Автор: Алексей ШОРОХОВ
Прозаик Юрий Оноприенко, в отличие от большинства писателей-современников, не может пожаловаться на недооценённость своего творчества. Хотя причин, препятствовавших этому, было более чем достаточно.
Слишком поздно
Пришёл писатель в литературу достаточно поздно (после тридцати), с уже серьёзным жизненным и трудовым опытом. Наложила свой отпечаток (как правило, губительный для художественного слова) и более чем двадцатилетняя служба в газете. Ну и самое, пожалуй, серьёзное препятствие – это то, что наиболее напряжённая и зрелая пора его работы над словом пришлась на «лихие» девяностые и «никакие» двухтысячные годы нашей жизни. Попросту – время обвала, разора, тьмы. Как говорится, в перерывах между разгрузкой вагонов с углём «Анну Каренину» не читают. До и после разгрузки – тоже.
Книги по инерции ещё издавались в это время, но уходили в пустоту. Читатель и писатель на пару были заняты «на разгрузке» (картошке, блошином рынке, пяти сотках). Дистанция между ними («знаток человеческих душ», «сеятель разумного, доброго, вечного») сократилась до вытянутой со стаканом руки (после разгрузки-то вагона). Бумага по-прежнему объединяла. Правда, в большинстве случаев, газетная. На ней нарезалось сало, раскладывались огурчики. Блистательные сюжеты и глубокие обобщения о смысле жизни рождались тут же. В общем, всем всё известно. То есть тем, кто жил в это время в России.
Москва – другое дело. Москва уже давным-давно жила для себя (так же, как и нынешняя власть, которая обслуживает только саму себя). И, тем не менее, Оноприенко заметили…
На сегодняшний день он один из самых публикуемых немосковских авторов, лауреат премий им. Василия Шукшина, журнала «Наш современник» (дважды); его рассказы печатает «Литературная газета», выходят книги прозы и публицистики. Но самое главное – у Юрия Оноприенко есть читатель. Не гипотетический потомок, с трудом или по складам читающий по-русски с китайским или кавказским акцентом, а наш современник. Точнее, современница…
Кто из нас может набросать хотя бы приблизительно портрет своего читателя? А Оноприенко может. Это русская женщина, за сорок. Неудавшаяся личная жизнь, мать-одиночка, брошенная мужем, живущая в ожидании большой и несбыточной любви. Может быть, уже и отчаявшаяся. Но по-прежнему чувствующая в себе огромный и нерастраченный запас нежности. То есть, по статистике, каждая третья.
В маркетинге это называется «целевой аудиторией». С тою лишь разницей, что не писатель выбирал себе «этого читателя», а наоборот – читатель выбрал Юрия Оноприенко. Они друг друга нашли.
За последние пять-семь лет прозаиком написаны несколько романов и повестей со сквозной темой любви, той самой, подлинной, несбыточной. Названия говорят сами за себя: «Одинокая сорока», «Птица счастья моя, несчастливая», «Несбыточный роман»…
Каждое по-своему удачно (о чём свидетельствуют и престижные литературные премии), ну а такие произведения, как «Дельфин» и «Птица счастья моя, несчастливая», вообще, имеют, на мой взгляд, самое непосредственное отношение к тому, что мы называем большой русской литературой.
И всё же я хотел бы остановиться ещё на одной стороне творчества писателя, которая оказалась несколько заслонённой большими литературными формами. Это талант Оноприенко-рассказчика…
Пузыри земли
В одной из своих самых страшных и живых живой народной жизнью трагедий – знаменитом «Макбете» – Шекспир назовёт действующих там ведьм «пузырями земли». Очень точная метафора! Это «испарения» (и именно земные испарения!), что ещё отчётливо носились над туманным Альбионом XVI-XVII веков, то сгущаясь до неясных призраков в «Гамлете», то клубясь и обдавая зловонием преисподней, как в «Макбете». Это были последние сгустки средневековой народной жизни (земледельческой, крестьянской), уничтожаемой в Англии. Сотни тысяч повешенных по всей стране крестьян, согнанных со своих земель, бежавших в леса и скитавшихся по дорогам, взирают на нас со страниц шекспировских драм и хроник! И он громоздит труп за трупом, казнь за казнью, будто избавляясь этим от своих докучных еженощных посетителей! В окошко пустеющей Англии уже стучит жёлтыми костяшками пальцев светлое капиталистическое будущее…
Блок первым в нашей литературе заговорил о шекспировских «пузырях земли», но уже совсем в ином контексте. Утверждать об упадке народной жизни в России, где 7/8 населения всё ещё оставались крестьянами, казалось бы, не имело смысла. Тем не менее, именно предреволюционные десятилетия оказались для русской литературы чрезвычайно «плодотворными» на эти самые «пузыри», что связывалось, в первую очередь, с огромным интересом общества к русскому сектантству с его дремуче-болотной чертовщинкой. Ну а для русского символизма зелёные огоньки чухонских болот и вовсе мерцали россыпью путеводных звёзд сквозь «жёлтый дым петербургской зимы».
Отметились все – от Сологуба и Брюсова до Белого и Блока включительно. Но, что интересно, и здесь это обильное «пузырение» явилось накануне страшного, насильственного слома народной жизни. Собственно, там, в ржавых болотах старообрядчества, в гуще изуверских, полуязыческих сект и вызревала дремучая «правда» о печально известном «равенстве всех перед Богом», и именно эта болотная брага хмелила головы миллионам русских мужиков, а вовсе не косноязычие франтоватых большевистских цицеронов. Дальше – известно что.
…И вот сегодня, в начале третьего тысячелетия, орловец Юрий Оноприенко опять зовёт нас в дрёмный, меркотный, но всё ещё живой (!) мир глухой русской деревни, где из-под гусениц бульдозера нет-нет да и прорвутся наружу, обдав окружающих фантастическими брызгами, «пузыри земли».
Земляное царство
Вообще-то места у нас чистые, привольные – поля да перелески, да маленькие речушки с заливными лугами; болотному духу негде укорениться; и не исколеси я сам на редакционной машине, а где и пешком почитай всю Орловскую область, ни в жизнь не поверил бы Оноприенко и его «народным поверьям». Но много, много у нас глушины, а за последние десятилетия чуть не вдвое прибавилось.
Ведь как нередко бывает, идёшь по дороге, видишь: куст стоит. Куст как куст, экая невидаль! А как заглянешь за него – такое увидишь, не приведи господи! А уж если в соседней полуразрушенной деревеньке ещё и заночевать придётся…
Впрочем, всё это вы сами у Оноприенко прочитаете, мне же хотелось бы ещё вот о чём сказать. Его «народные» рассказы отличает та добродушная мудрая лукавинка, что напрямую отсылает нас к великой и полузабытой в технотронном ХХ веке традиции «мифологического» или «фантастического реализма» Гоголя, Лескова, Клычкова… Всё это уберегает читателей от того мрачного инфернального пафоса «нежити», что был характерен для Шекспира и русских символистов.
И в то же время Оноприенко не спешит вслед за своим великим земляком и предшественником Лесковым сожалеть об утрате «гениев источников и лесных полян, созданных народной фантазиею»; веры в позитивизм и беспощадную ясность рассудка последние годы здорово поубавили. Поэтому-то с лица рассказчика и не сходит то особенное, авторское, полунасмешливое-полусерьёзное выражение – мало ли…
Загрузка ...