Автор: Алексей Сиротинин
Бегут, мелькают годы. Вот уже три четверти века прошло с той поры, как фашистская нечисть была изгнана со святой Орловской земли, и наш город вновь вздохнул свободно. Не было человека в наших краях, которого не обожгли бы эти два года, что прошли под гнетом врага. Мужчины воевали: кто на фронте, кто в партизанских отрядах. Женщины, выживая кто как может, терпеливо их ожидали, спасая детей от голода и фашистского варварства.
Мне повезло не потому, что я почти не знал войны, но оттого, что жизнь моя совпала с удивительными, масштабными событиями в стране: военное лихолетье, послевоенное детство, большая и шумная родительская семья, суровый быт в период освоения целины, без малого четверть века работы в Магаданской области и в мурманском Заполярье. Мне не нужно было преодолевать трудности. Когда они появлялись, я их не замечал, не знал, что это трудности, и попросту перешагивал через них. Жил и работал, радуясь каждому дню и событию.
А началось зарождение оптимизма в далекие детские годы, когда причин для уныния, казалось бы, было более чем достаточно. Ранней весной 1942 года мама, оставив в городе с немцами нашу бабушку, тайно убежала с тремя детьми из Орла в деревню Дьячье. Она была на третьем месяце беременности и искала место, где ей будет более спокойно. В деревне она встретила весну, тихо и незаметно, в заботах о детях пережила лето. А в последние сентябрьские дни мама вместе с другими женщинами убирала в огороде картошку, готовясь к суровой зиме 1943-го. В очередной яркий солнечный день бабьего лета, почувствовав схватки и осознав, что настала пора, она тут же, в перелеске, с помощью соседок и разрешилась от бремени четвертым ребенком, назвав его Алексеем.
Мне кажется, что первыми звуками, которые я услышал, были звуки стрельбы и разрывов гранат. Русская и немецкая речь сплелись в моем сознании в одно целое, в один сплошной диссонанс. Орды фашистов, которые в декабре под Москвой получили хорошего пинка под зад, все еще надеялись на реванш и, зализывая раны, лютовали на Орловщине, расстреливая мужчин, заставляя наших женщин кормить и обстирывать немецкую солдатню. Этой необычной обстановкой, наверное, и объясняется мой постоянный интерес к немецкому языку, который в течение жизни я много раз пытался освоить в совершенстве.
Я представляю дело так, что, пеленая меня в рваную юбку, мама шептала, наверное, какие-то добрые, тихие, ласковые слова, такие красивые, что душу щемило и слезы сами наворачивались на глаза. Я орал на все поле, а отчего орал, и сам не понимал: то ли от радости появления на свет, то ли от обиды, что пришлось покинуть привычное, обжитое местечко, где было так тепло и уютно, а может быть, от страха перед военными событиями.
Предполагаю, что именно тогда я впервые почувствовал некоторую несогласованность в привычной для русского уха поэтической фразе: «Унылая пора, очей очарованье…». Природа в полной мере демонстрировала закон единства и борьбы противоположностей. С одной стороны, вокруг неземная осенняя красота среднерусской полосы – казалось бы, живи, радуйся, копай свою картошку, вдыхай аромат антоновских яблок. Ан нет! Зай-ди с другой стороны, а там грохот артиллерийской канонады, разрывы снарядов, кругом мины, с дороги не сойди ни на шаг – тут же взлетишь на воздух. Наверное, поэтому мама и велела мне лежать тихо среди картофельных грядок, никуда не бегать, а главное – не орать, чтобы нас не обнаружили плохие дяди с чужой, непонятной речью.
В заботах о новорожденном и о старших ребятишках деревенские дни то тянулись медленно в ожидании вестей с фронта, а то мелькали, отмечая стремительный бег военных событий. Летом следующего года, в результате Орловско-Курской операции, фашисты спешно начали отступление. По пути они собирали в колонну и забирали с собой всех, кто не успел спрятаться.
Как сейчас вижу жаркое лето июля 1943 года. Мама везет тележку с тряпьем и необходимой посудой. Старшая сестра Галя, семи лет, идет рядом с мамой и периодически несет пухленькую сестренку Нину, которой было два с половиной годика. Рядом бежит пятилетний брат Анатолий, или Толяня. Он был очень шустрым мальчиком и большим непоседой. Как рассказывала мама, он то сидел на тележке, то семенил рядом со всеми, порываясь убежать с дороги в сторону леса, то пытался нырнуть в огромную толпу пленников и там затеряться с компанией таких же беспечных малолетних шустриков.
Мне было десять месяцев, и я не только не понимал, что вокруг происходит, куда нас гонят, но даже и спросить об этом не мог. Хотел, наверное, но не мог. Однажды, во время очередной ночевки нашей колонны в поле, под открытым небом, произошел тот случай, о котором неоднократно потом мне рассказывала мама, добавляя каждый раз все новые и новые подробности.
Накануне вечером, когда колонна возле небольшой речушки остановилась на очередной ночлег, мама, замешкавшись, прибежала к реке чуть позже, чем другие пленники. Речка к тому времени превратилась в грязную лужу с чавкающей жижей под ногами. Нацедив все же каким-то образом немного мутной воды, мама вернулась к нам. Что у нас было на ужин и ели мы вообще что-нибудь, не помню, наверное, ели. Во всяком случае, мой ужин был всегда рядом, за пазухой у мамы. Но пили мы все именно эту мутную, грязную воду.
И у меня как у самого маленького не выдержала система пищеварения. Сработала защитная функция организма, и живот заболел так, что я орал, не переставая, всю ночь и весь следующий день.
И надо же было такому случиться, что один немецкий солдат из сопровождения колонны, которому надоело, видно, слушать мой визг и стон, велел маме меня успокоить. Мама, как могла, объяснила, что у меня болит живот. Немец подошел к тележке, на которой я корчился от рези в животе и, то ли решив поиграть со мной, то ли посмотреть, мальчик я или девочка, наклонился.
По всей вероятности, я интуитивно почувствовал его фашистскую сущность и очень сожалел, что не имел при себе никакого оружия или другого действенного способа борьбы с немецкими захватчиками. Ведь мне же исполнился уже почти один год. В тот момент, когда солдат раскрыл рваные тряпки, в которые мама запеленала меня, мой мочевой пузырь настолько наполнился, что я, сам того не желая, слегка поднатужившись, сильной струей облил его рыжую морду.
От неожиданности он схватил мою пеленку, чтобы вытереть лицо, и не заметил, что в этой пеленке было некоторое количество «детской неожиданности». Немецкий солдат весь измазался, и его мундир теперь с полным на то основанием можно было смело называть поганым мундиром.
Хочется думать, что мне так понравились мои воинственные действия, что я уже не плакал, а громко хохотал. И смех мой был слышен далеко: от брянских лесов до далеких границ фашистской Германии.
На шум подошли и окружили нас другие немецкие солдаты, которые, увидев случившееся, громко хохотали над своим остро пахнущим товарищем. «Это конец, – подумала мама, – сейчас он схватит меня, как котенка, и швырнет от злости в кусты или пальнет из автомата». И сейчас, спустя много лет, я очень ярко и образно представляю себе, как могли бы развиваться события, реально вижу, как падают ни в чем не повинные мама и старшие дети.
И тут случилось неожиданное. Откуда ни возьмись, налетели самолеты, и началась жуткая бомбежка. Народ бросился врассыпную, мама уложила нас в траву рядом с тележкой и, как наседка, прикрыла собой. После она рассказывала, как одна бомба неподалеку попала в дерево, под которым спрятались несколько женщин, другая упала рядом с нами, угодив как раз в гущу скопившихся солдат. Был убит и тот немецкий солдат, что недавно слишком близко пытался со мной познакомиться.
Дальше Белоруссии колонна пленных не дошла. Лагерь, где мы размещались, впоследствии был освобожден партизанами.
Грустное и жестокое дело – война. В ней смешаны все жанры: от трагедии до комедии.
В 2015 году я наконец-то, уже совершенно добровольно, осуществил мечту моего детства и побывал в Берлине. Спустя 70 лет после Победы я с волнением приближался к Рейхстагу, о котором так много читал и слышал. Гуляя по вновь отстроенному после войны зданию, я с удовлетворением прочитал на стене не стертые надписи русских солдат. Мысленно поблагодарив за это немецкие власти, я был совершенно спокоен и с гордостью подумал: есть все же в мире справедливость!
Но вот чего хотели фашисты, зачем и куда они гнали русских женщин с детьми и скарбом – эти вопросы уже много лет так и остаются без ответа.
Загрузка ...