Автор: Владимир Ермаков
Читать Тургенева хорошо в любых обстоятельствах, а чтить Тургенева лучше всего в тех местах, которые он обустроил в своем творчестве…
Дворянское гнездо, литературный бренд Орла, на туристской карте города существует как некий парадокс: не столько памятник культуры, сколько культурное пространство. В непосредственной близости от административного центра, на высоком берегу Орлика, стоит ротонда в стиле русского классицизма. А вокруг нее зона особого внимания, в которой, если душевный настрой попадет в резонанс с аурой места, вы можете увидеть нечто необыкновенное. И если вам повезет (как повезло мне, когда я пришел сюда в поисках вдохновения для сочинения этого эссе), в ротонде обнаружится девушка, стоящая меж колонн с отрешенным видом – то ли жалея о чем, то ли грезя о ком. Если бы не модные рваные джинсы и крашеные в зелень волосы, можно было бы подумать, что это – она…
Неподалеку, на небрежной лужайке, на узком постаменте – бюст Тургенева, смотрящего мимо всего пустым взором. А в начале крайней улицы (так в знаменитом романе) – руины старинного дома, охраняемые государством. Да, еще бельведер с видом на новостройки, и спуск к реке, обрамленный зарослями сирени. Вот, собственно, и все. А все же этот уголок города, в котором так странно сошлись обстоятельства места и времени, обладает таинственной притягательностью для каждого, кто в душе своей хранит верность русскому слову.
Дворянское гнездо – тренажер воображения. Как будто здесь, где Иван Тургенев когда-то поселил Лизу Калитину, не окраина города, а граница реальности: заветное место, где кончается бывшее и начинается непреходящее. Стоит войти в ротонду, поставленную в контекст памятного места как цитата из тургеневского романа, и нас охватывает странное чувство, что в таинственной глубине памяти прожитое и прочитанное существуют нераздельно и неслиянно. Пройдя поприще русской классики, мы пережили больше, чем прожили, и потому в нашей ностальгии бывшее и небывшее имеют равные права на сердечную благодарность.
Здесь, в этом памятном месте, обжитом нашим воображением, призрачно мерцает приглушенный сумерками свет, словно к нему исподволь примешивается сияние былого, и незримо трепещет прозрачный воздух, словно удерживая в существе своем потаенный вздох прелестной женщины, ставшей прекрасной иллюзией.
Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) – великий русский писатель, классик мировой литературы. Родился в Орле, умер в Париже, похоронен в Питере, а славен во все края земного шара. Этим все сказано. И не сказано ничего.
В год двухсотлетнего юбилея Тургенева культурная среда пересматривает свои взгляды на великого русского писателя, с некоторым удивлением обнаруживая, что его надо узнавать заново – чтобы освободить образ гения от хрестоматийной патины, скрывающей актуальность творчества.
Значение Тургенева в истории литературы трудно переоценить. Он не только отточенным пером очертил контуры современного романа, но, что еще важнее, внедрил в европейское сознание новое духовное измерение, открытое в русском экзистенциальном опыте. Если Петр некогда прорубил окно в Европу, Тургенев отворил дверь в Россию. Благодаря его культуртрегерской деятельности, русский фактор стал одним из мощных аттракторов (от англ. attract – «привлекать, притягивать») мировой культуры.
Что для нас еще важнее, творчество Тургенева самым непосредственным образом способствовало становлению общественного самосознания. Причем двояким образом – вызывая как подражания, так и опровержения. Если на Пушкина кроме Писарева и футуристов никто никогда не посягал, то Тургенева многие норовили столкнуть с пьедестала. Статус властителя дум соблазнял соперников оспаривать его первенство. И Толстой, и Достоевский росли как писатели, ревнуя Россию к Тургеневу. Гончаров так и вовсе свихнулся от ревности, считая, что Тургенев украл у него славу.
Классики у нас было бы намного меньше, если бы харизматический образ Тургенева не был примером – и не стал творческим вызовом. Новые авторы, множа художественные достижения, достигли таких вершин творчества, что их трудами Россия стала мировой культурной державой. Однако слава Тургенева не умаляется, а утверждается сопоставлением с соратниками и соперниками.
Тургенев – классик в самом точном и полном смысле слова; его наследие являет в литературном плане некое идеальное состояние русской речи. В его текстах точность языка и ясность мысли взаимообусловлены, и потому нерасторжимы. В его книгах дух эпохи и злоба дня соединялись в нечто насущное – обнимая многое, что не знало о себе, но узнавало себя в магическом кристалле совершенной прозы.
Тургенев – классик per se, то есть в чистом виде. Если есть золотой эталон русской словесности, то после Александра Сергеевича он был доверен музами Ивану Сергеевичу. Недаром перстень-талисман Пушкина, словно символ преемства, через посредство Жуковского перешел к Тургеневу, а после смерти последнего таинственно исчез; эта странная история отдает если не мистикой, то метафизикой.
Что мешает историкам литературы признать идейное первенство Тургенева в русской классике? Вероятно, предустановленная гармония его творчества. Не то чтобы бесстрастность – откуда ей взяться в русской натуре? – но некая беспристрастность. Он – арбитр хорошего вкуса и гарант здравого смысла. Если все отечественные гении бросались в крайности, не в одну, так в другую, он держался золотой середины. И это принципиальная позиция. Я решился выбрать среднюю дорогу, – пишет Иван Тургенев Михаилу Стасюлевичу и поясняет смысл сказанного следующим уточнением: стать ближе к правде.
В византийской традиции такая линия жизни называется “царский путь”: дорога мудрости, ведущая к правде, являющейся незримым центром божьего мира. Однако род людской так устроен, что каждый кроит правду на свой лад и корит ближнего своего, который судит иначе. Философ Исайя Берлин в эссе «Отцы и дети: Тургенев и затруднения либералов» обосновал претензии современников к автору романа делением интеллигенции на противоборствующие фракции. Средняя линия всегда уязвима, опасна и неблагодарна. Сложную позицию тех, кто в пылу битвы хочет по-прежнему говорить с обеими сторонами, часто толкуют как мягкотелость, обман, оппортунизм, трусость. Дилемма морально чувствительных, честных и интеллектуально ответственных людей в период резкой поляризации мнений стала с его времен еще острее и распространеннее. Увы, сэр Исайя прав – сегодня мы все так же далеки и от взаимопонимания, и от взаимоуважения, как во времена раздора западников и славянофилов.
Мало сказать о Тургеневе, что он был умным человеком; ему были присущи два свойства ума, которые крайне редко сходятся в одной голове, – вольномыслие и благоразумие. Умных людей на Руси не шибко жалуют, а слишком умных и вовсе не выносят; вот и Тургеневу всю жизнь досаждали недоброжелатели: архаисты не могли простить ему дерзости, а новаторы – трезвости. И до сих пор споры вокруг Тургенева не утихают. При жизни не было ему житья от идеологов, и в бессмертии от них не смог укрыться. Причем каждый извращает его на свой лад, меряя его величие своим аршином. Послушать либералов, Тургенев русофоб; поверить консерваторам, Тургенев ретроград. Как так у них выходит? Да запросто. И те, и другие читают его книги под особым углом, пытаясь вывернуть смысл под свой интерес. Но классика не подвержена порче.
И все-таки, что представляет собой феномен Тургенева? Нечто особенное: невиданное доселе мирное сосуществование в едином сознательном пространстве идеализма и скептицизма, нераздельное и неслиянное. В силу своего синкретизма Тургенев – центральная фигура русской литературы, расходящейся из общего места по идейным направлениям. В силу своего серединного положения Тургенев обращен во все стороны – и со всех сторон открыт для нападения. Оттого и гнали его все, кому не лень, и лгали на него, не щадя языка своего, – и теперь продолжают, прости господи, интерпретировать – с усердием, превозмогающим рассудок. Особенно поразительны словесные излияния в жанре «Мой Тургенев», отличающиеся свободным стилем – свободным как от логики, так и от этики.
В конце прошлого века на родине Тургенева прошел пленум Союза писателей России, на котором один маститый критик, ссылаясь на источники в ФСБ, утверждал, что Тургенев был секретным сотрудником III отделения (сексотом), работавшим под легальным прикрытием (любовник Полины Виардо) и доносившим правительству на русских эмигрантов, за что ему надлежит особая благодарность от всех истинных патриотов своего отечества. И ведь прокатило! Один местный историк, инспирированный этой клеветой, изложил навет в беллетризованный сюжет, выложенный в интернете (http://samolit.com/read_html/970/): Художественная форма изложения этой гипотезы обусловлена тем, что мне не удалось пока найти прямых доказательств своей догадки. Ловок, шельма! Так сподличал, что и к нравственной ответственности привлечь нельзя – что взять с сочинителя…
С другой стороны, совсем недавно одна тургеневская девушка либерального направления публично заявила, что Тургенев отнюдь не был агентом русского влияния на Западе, поскольку ко всему доморощенному относился с презрением. (http://www.vestnik57.ru/page/moda-na-modu). Не к месту поминая «Дым», она утверждает, что более антирусского романа трудно найти в мировой литературе. Ну, не знаю; наверное, плохо искала… Конечно, нет дыма без огня, и многое из того, что в русском человеке шло в обход здравого смысла, Иван Сергеевич решительно не одобрял, так ведь русский человек без самоедства не может…
Однако самое главное в его личности и в его творчестве – способность воплотить в слове цветущую сложность (определение философа Константина Леонтьева) русской жизни. В письме Александру Герцену Иван Тургенев одной строкой выразил свое патриотическое кредо. Вот эта строка: Земля наша не только велика и обильна – она и широка – и обнимает многое, что кажется чуждым друг другу. Из чего очевидно, что европейская толерантность Тургенева имеет непосредственное сходство с всемирной отзывчивостью, которую Достоевский считал важнейшим свойством русского духа. Так что зря Федор Михайлович так некрасиво шаржировал Ивана Сергеевича в романе «Бесы»; как говорится в народе, породившем их обоих, своя своих не познаша…
В российском и европейском литературоведении авторитет нашего великого земляка незыблем. Гений Тургенева, словно посредник между двумя традициями, принадлежит им обеим. В свое время, когда мое поколение зачитывалось Хемингуэем, я, увлеченный им донельзя, с удивлением обнаружил, что «Зеленые холмы Африки» – ремейк «Записок охотника»! Впрочем, сам папа Хем не раз подчеркивал, что учился писать у русских классиков. Причем у Тургенева особенно: его он прочитал всего и ценил больше всех. Я думал о том, как реальна для меня Россия… благодаря Тургеневу, я сам жил в России. Признания подобного рода можно найти у многих значительных западных писателей, от Генри Джеймса до Джона Ирвинга.
Проживи Тургенев подольше… В начале XX века ему было бы только 83 года, и только что учрежденная Нобелевская премия по литературе, которую по статусу должно было присуждать за выдающиеся произведения идеалистической направленности, без всякого сомнения, была бы присуждена ему, а не французскому поэту Сюлли-Прюдому, ныне справедливо забытому. Случись так, история мировой литературы пошла бы по другому пути, находя свой смысл в поисках утраченной гармонии. Как знать, может быть, и история Европы тогда сложилась бы иначе.
Моралите этого текста, если есть в нем нужда, можно выразить двумя словами: Тургенев навсегда. Это пафосное выражение в двуязычном написании – Тургенев forever – пожалуй, было бы наиболее подходящим слоганом для празднования двухсотлетнего юбилея классика всемирной литературы. Наречие forever (англ. «навсегда, навечно») в сочетании с русским именем, ставшим мировым брендом, как нельзя лучше передает уверенность в неизбежном торжестве гуманизма.
Актуальность Тургенева в сегодняшней России выражается осознанной необходимостью общественного согласия. Чтобы сохранить свое место в истории, нам нужно собрать в центр жизни все разумное, доброе, вечное, рожденное в стране и обращенное к миру. Находя общее в том, что кажется чуждым друг другу. Это, собственно говоря, и есть национальная идея. И другой не будет, доколе великий и могучий русский язык будет сакральной гарантией российской истории. Доколе стоит родная земля, обнимая многое, находящее в ней свое воплощение.
Загрузка ...