Из песка и тени

2018-12-07

Автор: Владимир Ермаков

Человек, уставший смотреть на окружающие безобразия, а тем более участвовать в них, отворачивается в себя: пора о душе подумать. Да уж, давно пора…



Такто оно так, да только всякий, кто задумается о себе, сразу поймет, что на то, чтобы разобраться с собой по существу, возможностей критического разума явно не хватает. Двойственность человеческой природы, иначе называемая дуализмом, выстраивается в разуме как бинарная оппозиция тела и души – некое изначальное различие между тем, что существует, и тем, что это существование осознает.
Ну, с телом все болееменее понятно (а что непонятно, доктор объяснит). А вот что такое душа, неясно никому, кроме разве что сельских священников. Философский словарь, оказавшийся под рукой, дает такое определение: Душа – присущий всем живым существам метафизический принцип жизни и целостности. А есть еще понятие о духе: Дух – всеобщий, превосходящий сферу чувственного и материального бытия принцип, лежащий в основе сознания, восприятия, воления и мышления. В некотором смысле это почти одно и то же; душа – дух, запутавшийся в паутине психики.
По самоощущению тело и душа составляют нечто единое и неделимое, а по самосознанию существо человека мыслится отдельно от вещества, в котором оно воплощено. Как это может быть? Эту загадку может разрешить только смерть – при условии, что существование не кончается смертью. Многие в это верят. Многие нет. Но из тех, кто верит, никто не может объяснить, как он представляет себе то, во что верит.

Величайший из античных поэтов Квинт Гораций Флакк в одной из своих прославленных од (IV; 7, 16) определил существо человека как умозрительный синтез двух начал – реального и иллюзорного: Мы созданы из песка и тени. На латыни эта мысль отчеканена лаконично и лапидарно – как надпись на монете, положенной в рот покойнику для платы Харону за перевоз через Стикс: pulvis et umbra sumus. Образная метафора завораживает воображение. Чтобы лучше проникнуться заложенным в ней смыслом, стоит просмотреть разные переводы оды. Вот как переводит ключевые строки Арсений Тарковский: Мы же, в загробную мглу / Канув, как пращур Эней… превратимся / В пыль и бесплотную тень. Знаток Античности А.П. СеменовТянШаньский переводит чуть иначе: Мы же в закатном краю, / Там, где родитель Эней…/ Будем лишь тени и прах. А вот Афанасий Фет: Мы же, туда низойдя, / Где родитель Эней…/В тень обратимся и прах. Вот еще варианты: Персть мы и быстрая тень (П.А. Соболев); Мы – только призрак и прах (Н.С. Гинцбург). В конечном итоге смысл сказанного сводится к одному символическому образу: горсть праха и клок мрака.

Если перевести метафору тень и песок на язык химической реакции, символическими компонентами сгорания явятся дым и пепел. На этой бинарной оппозиции строится четверостишие (рубайи) Омара Хайяма:

Откуда мы пришли?
Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл?
Он нам непостижим.
Как много чистых душ
под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах,
а где, скажите, дым?

Выгорает жизненная энергия – и гаснет незримый огонь. Что было топливом, стало пустым пеплом; что было светом, ушло в кромешную тьму.

Согласно первой теории мироздания, рожденной на заре философии, микрокосм и макрокосм подобны друг другу – каков мир, таков и человек. И наоборот. Если так, то не важно, в какой последовательности рассматривать взаимосвязь всего сущего. Материалисты уверены, что первична материя: бытие определяет сознание. Идеалисты верят в обратное: образ вещи предшествует самой вещи. Аргументов у оппонентов множество, а доказательств никаких.
Всякая вещь на свете состоит из вещества и существа. С утратой их взаимосвязи вещь прекращает существование. Вещество теряет субстанциональность, а существо феноменальность. Дуализм духа и плоти заложен в существе человека как нераздельное и неслиянное сосуществование разума и организма. Душа посредничает между духом и плотью. А как это происходит – бог весть…

Сын Божий говорит апостолу: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою (Евангелие от Матфея 16:18). Это утверждение божественно, но бесчеловечно: слаб человек, и не выдержит он такой ответственности. В этом поворотном пункте вера расходится с религией. Камень догмы крошится под давлением времени, и храм веры оказывается построенным на песке; от незримого света остаются лишь неясные тени, в которых с трудом можно угадать очертания евангелистов – Матфея, Марка, Луки и Иоанна, переводивших для лучшего разумения священную истину в святую правду. Перевод оказался не слишком вразумительным – отсюда столько разночтений.

С другой стороны к тайне сущего подбирается наука. Согласно последним исследованиям, мир устроен иначе, чем думали прежде. Большую часть мироздания неизвестным науке способом занимает темная материя, и поддерживает ее в этом таинственном состоянии темная энергия. Что это такое и как оно может быть, если скрытый план существующего можно вычислить, но нельзя выявить, – этого никто не знает, но космологов это незнание приводит в экстаз. Ньютон впал бы в прострацию, доведись ему ознакомиться с квантовой физикой. А Гораций, пожалуй, не удивился бы, скажи ему кто, из чего состоит сущее по новым данным науки. – А я что говорил? Из песка и тени…

Восточная мудрость не делает качественного различия между явлением вещей и их исчезновением. В японской эстетике одним из факторов красоты является принцип мононоаварэ – печальное очарование вещей. Все прекрасное преходяще; любование вещью исподволь проникнуто прощанием с ней.
Дзюнъитиро Танидзаки в эссе «Похвала тени» пишет о японских красавицах, таящихся в полутемных комнатах за полупрозрачными ширмами, как о странных существах, сотканных из тьмы и тайны: они выпускали из себя мрак, подобно тому, как выпускает из себя паук нити паутины. Черные чары роковых красавиц с набеленным лицом и вычерненными зубами, чьи лица подобно ночным цветам раскрывались над шелковыми вазами изысканных кимоно, захватывали воображение самураев наркотическим чувством неотвратимости…
Книги великого японского поэта Исикавы Такубоку, прожившего в этом мире немногим больше четверти века, восхищают с заглавий: «Грустная игрушка» и «Горсть песка». Его короткие стихи (танка), сдержанные до семантического аскетизма, достигают цели, которая не обозначена в тексте. Какую беду избывает женщина на берегу моря? –

Мне не забыть ее,
Ту женщину,
Что, слез не отирая,
Мне протянула
Горсть песка.

Явление образа и его исчезновение эстетически равнозначны. Набегающая волна слизывает тень женщины с песчаного пляжа – но стоит вспененной воде с шелестом сползти с кромки берега, силуэт оказывается там же, где и был, – во внутреннем пространстве стихотворения, хранящего пустой след прошедшего события.
Люди, заблудившиеся в пустыне жизни, при встрече пересыпают из ладони в ладонь горсть песка; больше им нечего дать друг другу. Кобо Абэ в знаменитом романе «Женщина в песках» аллегорический образ солидарности обреченных превращает в семиотическую ловушку. Фабула такова: в полузаброшенной деревне, в полуразрушенном доме, построенном на песке и осевшем на дно песчаной воронки, вынужденно живут двое – мужчина и женщина. Если, противодействуя наплыву песка, они не будут поддерживать друг друга, их существование станет безнадежным. Если, противоборствуя напору времени, они не будут любить друг друга, их существование станет бессмысленным. Лишенные всего, они должны стать друг для друга всем. Пока смерть не разлучит их; пока время не погребет их прах в недрах небытия и не растворит их тени во тьме забвения.
Как жить на свете, когда вещество, из которого ты состоишь, обречено распаду, а существо, которым ты являешься, подвержено разладу? Я не знаю. Никто не знает. Но это незнание рождает в душе метафизическое напряжение, из которого возникает свобода. Свобода воли как осознанная необходимость смысла.

Я старею – и поскольку не могу этого избежать, стараюсь стареть разумно. С точки зрения чистого разума, старение – отступление вещей внутрь себя под давлением окружающей действительности, обусловленной обстоятельствами места и времени. Жизненный потенциал постепенно истощается, оставляя живое существо без средств к существованию. В сопротивлении духа подступающей пустоте есть нечто стоическое, но нет ничего героического. Не доверяйте опыту стариков – это опыт потерь.
Тело и душа тяжело переживают приближение разлуки. В старом теле распад… В старой душе разлад… – Из него песок сыплется, – говорит один человек другому про третьего, самого ветхого из них. – Да, – соглашается собеседник, – от него осталась лишь тень…

Вещество существования просыпается сквозь решето календаря как песок сквозь пальцы. О, сколько песка скопилось в долине смертной тени! по горсти от каждого из ушедших… Метафизический пейзаж истории – пустыня, в которой погребены минувшие века. Обломки вещей и останки людей. Как возвестил библейский фаталист Екклесиаст, и возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, Который дал его.
Тот же неутешительный вывод из действительности античный стоик Эпиктет сформулировал с брутальной беспощадностью: человек – душа, обремененная трупом. По социальному статусу оный философ был рабом, и в его состоянии такой вывод казался достойным выходом. Смерть по Эпиктету суть благое зло или злое благо: не спасение, но избавление. Стоицизм – суровая надежда пленников судьбы на последнюю свободу.

Опустошенный пейзаж жизненного поражения возникает в стихотворении Иосифа Бродского «Письмо в оазис»: Потусторонний звук? Но то шуршит песок, / пустыни талисман, в моих часах песочных… Где это? Что это? Душа, потерявшаяся в пустыне, или пустыня, образовавшаяся в душе? Уже неважно; микрокосм подобен макрокосму, и в срезе времени одно совмещается с другим: мироздание, подверженное воздействию энтропии, заполняется вырожденным веществом существования. Помол его жесток, крупицы – тяжелы, / и кости в нем белей, чем просто перемыты… Песочные часы, в которые засыпан бесчисленный песок бесконечной пустыни, отмеряют пустое время.

Как ни велик человек, перед лицом неизбежности он ощущает себя исчезающе малой величиной. Уходя от действительности, человек, чье житейское дело пошло прахом, поворачивается спиной к заходящему солнцу, и тень его, вытягиваясь все длиннее и длиннее, уходит в наступающую темноту. Бегство Толстого из Ясной Поляны – погоня за собственной тенью. Если принять эту метафору, становится понятнее стихотворение Леопольда Стаффа, переведенное Иосифом Бродским:

Толстой бежал от печали.
Все имел, не имея
ничего. По жаре
шел, владея лишь тенью.

Владея лишь тенью, Толстой уходит все дальше и дальше от мира – за горизонт событий. Его путеводный образ – Христос в пустыне. Толстому страшно думать, что это лишь мираж. Мираж на горизонте другого дня – не то вчерашнего, не то завтрашнего…

Гораций прав, поскольку он поэт, а поэзия неопровержима: мы созданы из песка и тени. Но метафора, как бы она ни была хороша, не вмещает всей правды о мире. Мы созданы из песка и тени – но еще из чуда, которое связывает вещь и образ в едином феномене существования. Я и есть этот феномен, порожденный чудом.
Я – есть! но как это возможно, что я есть, притом такой, как есть, я не понимаю. Я мыслю – следовательно, существую, однако промыслить свое существование я не могу. Мой разум истомился… а организм истощился. Я должен жить, чтобы знать, – и должен есть, чтобы жить. Находя компромисс между свободой воли и осознанной необходимостью, я делаю выбор, обусловленный обстоятельствами. Сначала иду к холодильнику, чтобы утолить физический голод: потребленные калории возмещают потери в веществе тела, вызванные тратой физической энергии. А потом иду на улицу, чтобы свежими впечатлениями восполнить умственное истощение, обусловленное напрасной растратой мыслей, свойственной размышлениям о непостижимом.

Утро в городе. На улице идет снег. В многоэтажных домах вдоль дороги вразброд загораются окна. В ореолах фонарей кружатся сияющие снежинки – словно гдето над белым светом линяют неисчислимые и неразличимые ангелы. Старые деревья вдоль дороги, утончаясь от опоры ствола к окраинам кроны, прячут очертания в рыхлом сумраке. На прочерках ветвей помарки грачей. Все обыденно, все обыкновенно – но не вполне реально. По мостовой медленно движется дорожная техника: машина специального назначения косым железным клином сгребает с дороги снег и разбрасывает из кузовного контейнера песок. Рыжие пятна песка по ее следам снова заносит снегом. В призрачной мистерии снегопада люди, идущие издали, кажутся тенями, возвращающимися из забвения…