Автор: Ольга Сударикова, фото Олеси Суровых
В дневниках сказано не так уж много, но непременно самое важное. Именно такую личностно-исповедальную форму выбрал для своего нового спектакля «Лаврецкий» режиссер-постановщик, заслуженный артист России Валерий Симоненко. Во многом этот подход был продиктован самим Тургеневым, напрочь отказывавшимся написать на основе романа «Дворянское гнездо» пьесу. Сколько ни просили классика, он был непреклонен, отсылая к цельности и многомерности единожды выбранного жанра. Худрук «Русского стиля» против завета писателя не пошел, определив одну ключевую линию спектакля – о любви, человеке, вере. Да разве этого мало?
Незнакомцы
Пусть на сцену и выходят всего восемь героев, зато они наделены способностью жить сразу в нескольких измерениях и временах.
«Тургеневское прошлое» – сильное, красивое, возвышенное, драматичное – перекликается с не менее тургеневским настоящим, где живут все те же страсти, но в иных одеждах. Лаврецкий (Владимир Верижников) здесь и тогда – узник судьбы и обстоятельств. Он держит ответ перед своей совестью и любовью. Но «сейчас» это показано буквально. Удивление зрителя, который входит в зал через решетку камеры, видит перед собой железные нары (художник-постановщик Анна Назарова), скоро уступает удивлению иного рода: ничего не меняется в нашем мире и все меняется неумолимо. Это открытие сделал еще Иван Сергеевич, во многом произведший революцию духа в театре. Именно в его произведениях был совершен коренной разворот от «социальных масок» к психологизму, внутреннему миру человека, у которого, оказывается, есть душа, мысли, чувства.
По сути, режиссер идет той же многовековой неистощимой дорогой. Главное для него, чтобы зритель ответил на три вопроса: может ли сегодня жить среди нас Лиза Калитина и Федор Лаврецкий, не утрачен ли их непостижимый «ген»; как сохранить, передать текст Тургенева, чтобы его услышали и слушали еще века; как сделать, чтобы человек захотел постичь написанное классиком, в споре с театром найти свою истину?
Первый аккорд, который начинает спектакль, – дом. Точнее, его отсутствие. Удручающие современные виды полуразвалившегося здания, в котором некогда жил прототип бессмертной, ныне обездоленной Лизы. Разруха, тишина, чернеющая пустота, отбеленная лишь снеговыми вихрями. И на фоне – звуки прежней, уже абсолютно чужой жизни. Подобные печальные «виды» характерны и для галереи души Лаврецкого.
Официальные бытовые подробности не дают усомниться в том, что живет он именно в городе О…, в том, что по причине нанесенного спокойствию ущерба сам причинил «средней тяжести вред здоровью» беспутной супруги. Вину Лаврецкий признает, но в содеянном не раскаивается.
Лиза Калитина (Любовь Литвиненко) в непривычной для нашего представления роли осуществляет «дознавательскую» работу, согласно всем нормам и процедурам. Она в этом мире живет куда более органично, но счастливо ли?
Удивляют не первые неожиданные сцены спектакля, а то, что Лаврецкий единственный покой находит в одиночной камере. Вовсе не на дне реки деревенской жизни его посещают мысли о спокойствии. «Здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом».
«Словно весенний снег тает во мне чувство скорби, и никогда не было во мне так глубоко и сильно чувство родины», – признается герой. До какого же абсурда должен дойти внешний мир, чтобы в тюрьме оказалось больше духовной свободы, чем за ее густонаселенными пределами?! При этом персонаж не беглец, не преступник, не пародия. От него как будто действительно веет степным здоровьем, долговечной силой. Видна крепкая порода, только в глазах – по-тургеневски горькая усталость.
Вся предыстория, которую мы знаем, – лишь неудачная женитьба, измена супруги. Но за этим есть что-то большее – молох жизни, разочарований, духовной неустроенности, растворение надежд в финансово-бытовых мелочах.
Не жаль мне прошлого ничуть
Будущее не впереди – оно во сне, запараллелено с ограниченной разочарованиями действительностью. За дневниковой манерой воспоминаний Лаврецкий сам как бы немного растворяется. В параде действующих лиц его не многое уже привлекает, удивляет. Тут задача другая – запомнить, осмыслить, понять.
Радушная тетушка Марфа Тимофеевна (заслуженная артистка России Татьяна Симоненко) – как весенняя весточка тепла, как аромат пирогов из детства, забытая забота, возможность излить боль души. Именно эта героиня сообщает заплутавшему Лаврецкому между делом, что, оказывается, жизнь продолжается…
Товарищ по университету Михалевич (Александр Столяров) – как ироничное упоминание ранее такого важного, дерзкого, в чем-то псевдофилософского. Столяров размашисто заявляет о себе. Нарочито пафосно и нереально восторженно декламирует свои постулаты, мотивы, принципы: «… И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал». Он верует в добро, истину, пишет стихи «без поэзии», зато с правдой. Вот только не дает режиссер даже мгновения на то, чтобы проникнуться высоким штилем персонажа. О скептиках, страстной душе герой вещает в момент перекуса, об отсутствии веры и теплоты – буквально с набитым ртом.
Еще одно уютное видение – старый слуга Антон (Александр Липов), дряхлый, как сама жизнь, выбравшийся из самого дальнего пыльного сундука воспоминаний. Он словно все еще видит перед собой ребенка, а не потерянного взрослого мужчину, вернувшегося домой, чтобы его вытрезвила и успокоила скука. Липов с подносом в дрожащих руках с каким-то внутренним дребезжанием души рассказывает преданья старины глубокой – о прадедах, о нереальной счастливой юности. Слушать его тепло и печально, как старый скрипящий патефон. Когда-нибудь сил не хватит, и мелодия оборвется вместе с чем-то важным из прошлого, что помнят лишь двое.
Совсем иные нотки привносит вульгарная неверная супруга Варвара (Ольга Тищенко), словно вышедшая из плохих современных сериалов, но тем не менее до обидного реальная. Спорит о денежном содержании. Грозит убить себя, торгуется. Пустое бессердечное существо, каких много…
Перезагрузка
Немудрено, что Лаврецкий не жаждет вступать в разговор с тенями. «Размораживает» его в какой-то мере соперник Паншин (Роман Гусаков) – убежденный западник, говорящий о России, прогрессе, бог весть о чем еще с абсолютным незнанием родной земли, истинной живительной силы, без сердца. Красивость его разговора подразумевает какое-то тайное озлобление, ненависть к тому великому, светлому, что сам не способен даже понять.
Впервые Лаврецкий вступает в спор и заявляет о возможности своего будущего, о своих намерениях «пахать землю и стараться как можно лучше ее пахать».
По-настоящему отвлекает от наполнения дневника жизни новыми-старыми мыслями Федора Ивановича лишь неземная Лиза. Она чертит в пространстве какие-то тайные знаки, что важнее ровных линий и каракулей воспоминаний. Разбирая их, Лаврецкий вдруг ощущает, что жизнь еще возможна.
Лиза как луч света, исходящий от самой души. Немножечко восторженна, но, как и прочие, погружена в свои мысли, не отделена от забот. Легкость в ней сочетается со смелостью. Наивность думать, что влюбленность не обязательна для замужества, – со строгостью суждений. Эта хрупкая героиня слишком зорка. Она может разглядеть первоосновы, может увидеть душу. Непримиримость ее позиции рождает душевная стойкость. Трепет перед любовью, всем высоким, праведным – чистая вера.
Лаврецкий вновь созерцает себя со стороны, но уже на контрасте с Лизой, которой трагически не заслуживает. Он истово готов отдать девушке всю свою жизнь, но даже эта жертва, по мнению мужчины, не достойна волоса с ее головы. Федор Иванович говорит с Лизой в двух мирах так, словно он еще не «отживший» человек. Но быт, ссоры, непонимания, условности, с которыми вновь наступает мир, не дают насладиться, может, последним глотком воздуха. Как охранник (Никита Сухороких), уводят они от мечты.
Жизнь продолжается
Попеременно богатство воспоминаний сменяется скупым антуражем тюремной камеры. Словно герой сидит на цепи – достаточно длинной, чтобы поверить в возможность бегства, но и необходимо крепкой, чтобы удержать в момент взлета. Но в этом заточении еще и счастливая редкая возможность разобраться в себе. Постичь быстро промелькнувшее, постепенно ускользающее.
Чувства Лаврецкого настолько трагичны, ярки, а реальность настолько выхолощена, что режиссер решает избежать упоминания самого драматичного момента романа. Лиза не уходит в монастырь, но все же отрекается от многого суетного, «лишнего», чтобы быть в ладу с сердцем.
Выбор за Лаврецким. Можно, как смиренно обещает Паншин, «покориться собственной участи». Можно воплотить в реальность мечты о вольном пахаре. Кажется, два исследуемых пласта времени могут продиктовать диаметрально противоположные решения. И Тургенев тогда, и Симоненко сейчас правы…
Режиссер обещал, что после спектакля появится жгучее желание прочесть в первый раз или перечитать роман. Так и выходит. И тут уж выбор будет за нами – спорить с театром или соглашаться. Главное – спектакль, увидевший мир в день 200-летия Ивана Сергеевича, продлил жизнь произведения классика еще на десятилетия.
Загрузка ...