О чем кричит «Безмолвие»?

2020-03-31

Автор: Наталья Смоголь, фото Олеси Суровых

В конце 2018 года, к 200-летию И.С. Тургенева, в Орловском государственном академическом театре, носящем имя писателя, состоялась знаковая премьера, одновременно ставшая режиссерским дебютом. Антон Карташев предложил сценическую версию хрестоматийного произведения классика ХIХ века, а именно рассказа «Муму», дав ей название «Безмолвие» и жанровое определение «Сон о крохотном счастье».



Сон о счастье

Переименование связано с неким расширением временных границ и желанием проследить путь главного героя от самых истоков: по сценической версии, Герасим не был глухонемым от рождения, недуг поразил его после трагической гибели отца, а смерть матери стала причиной сиротства.

Безмолвие – это не только мир тишины, в котором находится персонаж, это и тотальная отчужденность людей друг от друга, когда слова теряют свой сакральный смысл и превращаются в орудие сплетен, насилия, жестокости. С другой стороны, безмолвие – это такие взаимоотношения, когда все понятно без слов, когда люди говорят друг с другом на языке сердца, как это происходит между дворником и прачкой. Лишена языка и божья тварь, спасенная собачонка, искренне и бескорыстно привязанная к своему хозяину.

Мотив сна оказывается сюжетообразующим: в начале действа видит себя маленького в кругу семьи Герасим (Антон Карташев), и этот невольный возврат в прошлое только усугубляет неприкаянность деревенского богатыря в среде московской дворни. Сном, который легко прервать и даже растоптать, оказывается любовь к Татьяне (Ольга Форопонова), а позже и к ласковому спаниелю, две трагически неудачные попытки «крохотного счастья», разрушителями которого становятся зависть и самодурство. О своем мистическом сне рассказывает одна из дворовых девок. Да и вообще, многое из происходящего кажется дурным сном, кошмаром, который вызван безнаказанностью, полным забвением нравственных норм, отказом от малейшего понимания, сострадания.

Казалось бы, зачем барыне (Елена Полянская) мешать счастью бессловесной прачки и трудолюбивого дворника и выдавать несчастную девушку за пьяницу-сапожника Капитона (Дмитрий Бундиряков), а затем еще отнимать у человека, и так наказанного судьбой, любящее живое существо? Все от морока самовластия, от чада вседозволенности.

Детали и символика

Особенностью спектакля стала визуальная символика (художник по костюмам Екатерина Камышалова), уводящая от лубочных стереотипов и обнажающая причины центрального конфликта. Поскольку в оппозиции находятся живое и неживое начала, два положительных героя одеты просто, выглядят гармонично. Другие же, в зависимости от обретенной власти, «награждаются» инородными элементами: у барыни это каркасы шляпы и кринолина, у дворецкого (Андрей Царьков) – силуэты ботфортов и треуголки, намекающей, что Гаврила чувствует себя в этом доме практически Наполеоном, у ключницы (Снежана Малых) – проволочный корсет, у дворовых девок Маруси (Марианна Еремеева) и Катерины (Екатерина Гусарова) – пеньковые косы. Все нефункционально, искусственно, нелепо.

Детали одежды превращаются в доказательство избранности и свидетельство омертвения души. Антипка (Антон Бачурин) и Степан (Александр Аксиненко) вроде бы обычные дворовые мужики, но именно они становятся в определенные моменты инфернальными чудовищами, которые хлопком рук рушат судьбы. Очевидно, не без их помощи была похищена и обречена на смерть беззащитная Мумуня.

Одним из драматических моментов становится сцена «благословения» новобрачных барыней, которая надевает им на шеи связанные между собой арканы-удавки и отсылает с глаз долой. Особое значение обретает одна из деталей – пряник в виде собачки, который Герасим дарит возлюбленной как счастливый талисман, но который оказывается невольным пророчеством новой, только уже метафизической встречи: кажется, что тоскующая душа Татьяны материализуется в тонущей собачке, так трогательно прижимающейся к своему спасителю.

Контрасты решают все

Спектакль построен на контрастах: ухарские развлечения челяди сменяются лирическими свиданиями влюбленных, устрашающие появления хозяйки дома предшествуют пронзительным расставаниям. Именно пластические решения придают действу целостность и завершенность, ведь переведение эпического произведения малой формы в другую родо-жанровую парадигму – это очень сложный процесс, требующий бережного отношения к тексту, с одной стороны, и расширения событийного ряда, с другой.

Отличительной чертой спектакля является его динамичность, способные на неожиданные трансформации декорации, яркое музыкальное сопровождение. Имеет свой глубокий смысл и кольцевая композиция: в финале зрители вновь видят маленького мальчика (Матвей Карташев), который воплощает в себе и слушателя этой грустной истории, и детей, рожденных после антигуманного крепостного права, и в целом победу жизни над смертью, нового над старым, счастья над страданием.