Автор: Владимир Ермаков
Саперам снятся взрывы, рыбакам рыбы, писателям слова… Бывает, в предрассветных снах, когда сознание начинает понемногу пробуждаться к действительности, я незаметно для себя расслаиваюсь на того, кто видит сон, и того, кто в этом сне пишет текст. Видящий смотрит через плечо пишущему и понимает, что читает то, что скрывает от самого себя. Как только я осознаю это шизофреническое состояние, сон развеивается, и мне не удается сохранить в памяти ничего из того, что писал во сне…
Почти ничего. Но вот сегодня, просыпаясь, успел ухватить последнюю строчку: он стал фаталистом, оттого что жил бесцельно – не вовлеченный в жизнь, но увлеченный суетой… О ком это? Если о себе, как в спящем мозгу образовалась такая мысль? Наверное, ночная ипостась извлекла из подсознания подавленные сомнения дневной.
Стал ли я фаталистом? Пожалуй, да. Удрученный историей, я разуверился в технологическом прогрессе и не смог поверить в божий промысл. Может быть, от того, что на мне нет благодати. Блажен, кто верует. Но тому, кто смотрит на мир трезвым взором, невозможно быть оптимистом в вольтеровском смысле. Трудно сохранить умственную простоту и душевную наивность во времена тоталитарной толерантности, когда сущее зло получает общественное признание, а смертный грех добивается для себя церковного благословения.
Рядовой обыватель, живущий на окраине мировой истории, я вижу в жизни целесообразность, но не вижу целенаправленности. На суде истории (если это словосочетание имеет какое
-либо значение) я свидетель, а не истец и не ответчик. Мой собственный смысл не согласован с божьим промыслом, ибо скорбный разум не может выявить в настоящем времени контуры грядущего. Да и кто из современников может сказать, не лукавя мыслью и не кривя душой, что в том безумии, которое некогда было свободой мысли, есть своя система? У печальных пророков, пытающихся глаголом греть сердца людей, во рту вкус пепла…
Я не знаю, что такое благодать. И никто, как мне кажется, толком не знает. А кто знает, не хочет сказать. А если бы и захотел, не смог: чудо не сводится к фактам и не вмещается в слова.
Мне думается, что благодать – чувство бесконечного счастья, возникающее из ощущения соответствия своего предназначения предустановленной гармонии. А кто из нас настолько укоренен в своей экзистенции? Вот то-то и оно…
В лето 7527-е от сотворения мира, в день памяти мученицы Гликерии (по-народному – на Лукерью-комарницу), патриарх Московский и всея Руси Кирилл в проповеди по случаю освящения православного храма в иноверном городе Страсбурге заявил следующее: Мы построили 30 тысяч храмов за десять лет, то есть в среднем – по три храма за каждые 24 часа. Конечно, Его святейшество, впавшее в боговдохновенное состояние, в этом вопросе не удержалось от риторического преувеличения; тем не менее официальная статистика, корректируя завышенную цифирь, в принципе подтверждает невиданно высокие темпы клерикализации страны, намного опережающие резоны здравого смысла. По данным ВЦИОМ РФ, за первые 15 лет XXI века в России было открыто около 20 000 храмов. И закрыто более 23 000 школ. Какой вывод из этого следует, решайте сами.
Спрашивается, зачем Русской православной церкви так много церквей, в которых так мало молящихся? Напрашивается желчный ответ: затем, что церковь как священное учреждение утратила божью благодать, превратившись в религиозную организацию, имеющую социальные привилегии и стяжающую материальные блага. Церковные власти ставят храмы как ловушки на Бога, соучастие которого в церковной жизни ни умножением благодати, ни устроением праведности, увы, не подтверждается. Корпорация РПЦ с акционерным участием государства строит церкви в самых привлекательных местах наших городов и весей – видимо, в надежде заманить в свои сети ангелов божьих, соблазнив позолотой куполов и лепотой иконостасов. В надежде, что небесная иерархия возьмет на себя попечение о ценностях православия, принадлежащих церковной иерархии. И заботу об их приумножении. Расчет таков: как пчелы приносят в улей нектар, собранный с полевых цветов (которые, по слову Исаии, цветут и радуются), так ангелы будут приносить в храм душевную пользу, собранную с добрых дел (которые творят в мире хорошие люди, верующие и неверующие). А церковь будет распределять собранную благодать по прихожанам. Бескорыстно, но не безвозмездно.
Будучи закоснелым агностиком, я убежден, что вера как таковая неизбежна и необходима. Это не парадокс – это аксиома. Единственное непротиворечивое определение Бога, с которым могут согласиться все люди доброй воли, независимо от конфессиональной принадлежности, таково: Бог это смысл всего.
Чтобы выдержать тяжесть существования, человек должен верить, что сущее не исчерпывается очевидностью. Иначе говоря, осознавать жизнь как судьбу. Феномен разумного существа можно изъяснить простым определением: сознание – существование, имеющее смысл. Личность человека собирается из событий жизни вокруг сокрытой самости – таинственной частички сущего, в которой непостижимым образом сосредоточена вся полнота бытия. Эта почти отсутствующая метафизическая точка – центр тяжести всего мироздания.
Однако по сути вопроса все не просто. Феномен человека в сфере самопознания являет себя как ментальный парадокс. Свобода воли, присущая человеческим существам, не интегрирована со свободой совести в единую матрицу. А потому верить он может как угодно и во что угодно. Отсюда все проблемы.
Надежда на Бога, представленная множественными жреческими учреждениями, ни разу в истории не оправдалась, Бог, как о нем ни суди, не желает соответствовать ни одному конфессиональному статусу. Видимо, в устроении земного мира человеку разумному следует обходиться без божьей помощи. Блажен, кто верует, однако… на бога надейся, а сам не плошай. Чтобы не оплошать, надо браться за ум. И стоять на своем.
Идеальная среда, в которой может происходить диалектический синтез воли и морали, не вера, а культура.
Разобраться в устройстве мироздания средствами здравого рассудка невозможно: реальность мира надо принимать на веру. Иначе мировоззрение, обустроенное в умозрительной сфере, обрушится в бездну сомнений, разверзшуюся на месте утраченной сингулярности сознания. И тут уж в потрясенном разуме начнет твориться такое, хоть святых выноси… Человек, охваченный сомнением и отсутствием смысла, неспособен от них избавиться; однако ему жизненно необходим ответ, который был бы убедительным внутри, а не вне ситуации его отчаяния. Так описал ситуацию экзистенциального кризиса теолог Пауль Тиллих в трактате «Мужество быть». Выбраться из нее можно только с божьей помощью, но Бог (и здесь уже неважно, есть Он или нет) не может помочь тому, кто не имеет собственного смысла.
Еще важнее следующее утверждение, предложенное Тиллихом как некий консенсус религиозности и рациональности: осознание человеком ответственности за свое существование равнозначно постижению своего значения в судьбе мира. Не вечный покой человека в Боге, а именно безграничный вклад в динамику Вселенной придает ему мужество смотреть в лицо смерти. Для надежды такого рода Бог почти не нужен. Самое замечательное в этом постулате то, что оговорка “почти” снимает противоречие между предопределением и свободой воли. Снимает если не полностью, то почти…
С еретическим рассуждением Пауля Тиллиха странно перекликается парадоксальное утверждение Игоря Юганова: Бога почти нет. Это не кощунство – ни в коем случае! это благородная готовность агностика сохранить в реальном мире вероятность сакрального. О, это сакраментальное – почти! Что есть разумное существование? Бесконечное приближение заблудившейся мысли к сокровенной истине…
В едва ли не единственной авторской книге Игоря Юганова, озаглавленной им «Телеги и гномы», собрано множество оригинальных высказываний, как откровенно провокативных, так и сокровенно мудрых. Вот, к примеру, совет, похожий на завет: Дайте богу течь сквозь вас, подобно тому, как он дает вам течь сквозь него. Такое вольное отношение к основному вопросу благочестия отменяет необходимость во всякой церковной практике. Если последовать этому совету, можно спокойно заниматься добрыми делами без всякой религиозной санкции, поручив заботу о спасении души не священнослужителям, а ангелам-хранителям.
Кстати, об ангелах; на эту тему Юганов высказался столь же неординарно: Не очень-то я верю в ангелов, но уж во всяком случае больше, чем в людей. Я думаю, что я его понимаю; где уж нам постигать ангельскую сущность! дай Бог с собой разобраться – кто я, тварь дрожащая или смысл имею…
Литургическое служение проявляется не в вознесении молитв, а в возвышении помыслов. Все, что стремится к совершенству, движется в правильном направлении. Дух живый дышит, где хочет. Во всем, что прекрасно, есть нечто божественное.
Чувство благодати может ощущаться душой в светских ситуациях, свободных от всякого пафоса. Скажем, на концерте классической музыки. И даже не вполне классической. Так обращение к чудесному становится основной темой песни «Город золотой», написанной поэтом Анри Волохонским на старинную музыку неизвестного происхождения. В исполнении Бориса Гребенщикова эта композиция стала культовой для целого поколения. По моему глубокому убеждению, в ее метафизической наивности намного больше духовности, чем в дежурной церковной проповеди. Когда начинается музыка, обетование рая, словно надмирное сияние, занимается в пустоте и нисходит в тишину: Над небом голубым // есть город золотой… Воистину есть! Дивный вертоград с прозрачными воротами, открытыми для каждого, кто, не теряя из виду путеводной звезды и не теряя себя в суете, упорно движется к недостижимой цели…
Когда погружаешься в завораживающий мелос медитативной композиции и постигаешь сокровенный смысл метафорической речи, разница между верой и неверием теряет смысл. Магическое сочетание мелодии и пения обретает мистическое значение. Спрятанные в тексте христианские реминисценции проникают в сознание, минуя запертые врата обыденного рассудка. Евангельская истина освобождается из заключения в церковном догмате, и сокровенный смысл благой вести проступает в простом постулате, имеющем значение тропаря: Кто светел, тот и свят…
Воистину так! Веруйте как вам заблагорассудится, но будьте уверены в одном: истинному Богу, каков Он ни на есть, угодны не сильные и умные, а добрые и мудрые. Религиозность, в отличие от религии как таковой, не нуждается в догматах; она не нуждается даже в церквях и может вольно и полно являть себя в благотворительных учреждениях мирского порядка. Так сказал Режис Дебре, французский философ, соратник партизана Эрнесто Че Гевары и советник президента Франсуа Миттерана. Хочется согласиться с ним всей душой. Явления святости происходят не через творение чудесного, а через творение доброго. Кто светел, тот и свят. И наоборот: кто свят, тот светел. Не верьте заведомо ложным измышлениям мрачных пророков, которых страх божий превратил в злых экзекуторов первородного греха, – не может быть благодати в том, в чем нет милосердия.
Если в человеке нет веры ни во что, то ни в чем, что есть, для него не будет ничего, кроме очевидного. Худо, когда не на что жить; хуже того, когда жить нечем и незачем. Непреходящий тихий ужас в душе, утратившей свой смысл, богословская традиция определяет как богооставленность. Преподобный Максим Исповедник выделял четыре вида богооставленности, из которых самая тяжкая – отчаяние. В экзистенциальной философии для потерянности в мире есть собственное понятие – заброшенность. Ведущий философ католического экзистенциализма Габриель Марсель передавал это безнадежное душевное состояние через художественный образ: представьте себя случайным пассажиром судна, набитого чужими людьми, – судна, плывущего без руля и без ветрил в океане без берегов…
Если вам нечем жить, живите так, как будто есть чем, – и что-то проявится в судьбе. В глубине житейской заботы обнаружится душевная польза: интуитивная уверенность в том, что ничто не зря. И нечто чудесное нежной прохладой снизойдет в воспаленный разум. Пусть не божья благодать, но хотя бы земная радость.
Загрузка ...