Своемерные заметки на полях календаря

2010-08-02

Автор: Владимир Ермаков

19 июля. Июль бьет рекорды. Жара… Жаррра!!! Страшная, как рык огненного льва в африканской пустыне. Город перенасыщен зноем.



Асфальт дорог и бетон стен днем насыщаются солнечным жаром, а ночью отдают его в застоявшийся сухой воздух. Окна дома открыты настежь, проемы завешены шторами; в затененных комнатах накапливается тяжелая духота. В голове тоже. Мысль вязнет, останавливается, теряется… Мысль вязнет, останавливается (кажется, я это уже говорил), расплывается в вялые слова; фраза тормозит, не дойдя до точки… О чем бишь я? – о том, что мысль вязнет, останавливается, буксует на месте; с трудом удается припомнить по случаю пару банальностей. И те едва наполовину. Да что тут говорить… Сладости речи язык предпочитает нежную прохладу мороженого.

20 июля. Перегретым пыльным летом внешние раздражители с особенной докучностью терзают истомленный организм. Пространство резонирует как пустая бочка, и открытые окна, словно большие уши, собирают в фокусе слышимости голоса города. В такие прожаренные солнцем дни и проложенные духотой ночи особенно остро понимаешь, как наша окружающая среда засорена звуковыми отходами.

Самые громкие акустические атаки еще не самые худшие. Вот, скажем, железная дорога… Кто живет вблизи колеи, знает, сколько грохота тащит за собой мощный локомотив. Катящийся по рельсам гром предваряет явление обыкновенного чуда техники. Грохот нарастает, словно девятый вал, оглушает окрестности, прокатывается мощным эхом в ущельях прилежащих улиц и постепенно стихает, теряясь где-то вдали. Как ни странно, шум проходящего поезда, когда привыкнешь, не беспокоит, а умиротворяет. Особенно ночью. Муза дальних странствий и гений места нашептывают каждый свое; навевая на душу нечто смутное и сентиментальное… и не заметишь, как заснешь.

И будешь спать, разомлев от духоты – пока на тревожном рассвете под окнами не взревут моторами танки… что?! что стряслось?! да нет, ничего, все как обычно… это с ночных стоянок выходят на маршрут ранние автомобили: недоспавшие водилы срывают злость на движках, срываясь с места в карьер.

Заснуть бы снова, да где там… Окрестные грачи орут с утра, выражая негодование по поводу геноцида родной природы в городском гетто, где им приходится жить среди людей и собак. Собаки огрызаются. Кстати, о друзьях человека: скажи мне, кто твой друг… Собаки у нас такие злые потому, наверное, что люди меж собой то и дело собачатся. С кем поведешься, от того и наберешься. Собачьи своры поделили меж собой сферы влияния, и на границах все время неспокойно. Громогласные разборки начинаются каждый вечер и продолжаются далеко за полночь. Сначала ничьи псы ругательски облаивают породистых собак, выгуливаемых хозяевами по ближним кустикам. Те по мере сил стараются сохранять достоинство, но на особо изощренные оскорбления срываются мелким злым воем или, по калибру пасти, угрожающим рыком. А когда домашние животные разойдутся по домам, бездомные будут долго выяснять отношения друг с другом. В кустах аккурат напротив моего балкона прописалась какая-то собачья сволочь: после того как все остальные налаются вдосталь и отвалятся спать, эта тварь, до того в споры не вступавшая, будет с пеной у пасти утверждать свои аргументы; благо, никто ей уже не возражает…

День и ночь по городу шастают машины. С ровным мурлыканьем мотора и приглушенным шорохом шин мчатся дорогие иномарки; те, что повидали виды на русских дорогах, выдают возраст сдержанной аритмией движка. Отечественные модели на каждый километр расходуют куда больше шума и ярости. Машины ревут на форсаже, как разъяренные звери, и резко тормозя перед выбоинами мостовой, срываются на визг. Симфония дорожного движения к ночи теряет насыщенность и интенсивность, но тем оглушительней соло полуночных ездоков, гоняющих из улицы в улицу свои тачки и байки. Хуже всего, когда какой-нибудь крутой пацан ставит свою навороченную колымагу у ночного ларька и врубает на полную мощность кретинский рэп или пошлый шансон. Стыд и позор! Хорошо воспитанная патрульно-постовая служба отводит глаза от стыда и затыкает уши… Так же деликатно стражи порядка обходят стороной развеселые компании, резвящиеся в кущах ночи. Тут уж не одинокая бродит гармонь… Благим матом орут дурные парни; не то рыдают, не то рыгают гулящие девки; время от времени хрустальные взрывы разбивающихся бутылок добавляют веселья… У авто на стоянках срабатывает сигнализация; истерические вопли испуганных машин долго терзают уши обывателей, тщетно пытающихся заснуть…

Чуть забудешься неглубоким сном, как в подъезде гулко хлопнет дверь, и ударная волна пробежит по всем лестничным площадкам. Народ потянулся на работу. А на улице горланят вороны и грачи… кой черт лудил им глотки?! Вопят как оглашенные бабы во дворе; им кажется, что они просто разговаривают. А в песочнице визжат их детки; яблочко от яблоньки… И с раннего утра в доме начинают грохотать молотки, скрежетать «болгарки», рычать дрели с вибраторами: где-нибудь обязательно идет ремонт, и конца тому не будет вплоть до конца света…

А в небе над городом с переливистым свистом скользят стрижи; этот небесный хор держит самую высокую и чистую ноту в какофонии городского лета. А еще немолчный звон цикад… окстись! откуда тут цикады? – это просто звон в ушах, белый шум травмированного слуха; видимо, уже хронический…

21 июля. Диверсия в Кабардино-Балкарии. Отряд террористов, сняв охрану, подорвал энергоблоки и распределительные узлы гидроэлектростанции. Только стечением обстоятельств последствия свелись к относительному минимуму.

Третья мировая война, война всех против всех, начавшаяся тихой сапой, продолжается везде и всюду, и конца ей не видно. В технологической цивилизации оружием массового поражения может стать все – от водопровода до электростанции. Приходится усиливать меры безопасности. Это новая гонка вооружений, которую выдержать невероятно трудно: если угроза возрастает в арифметической прогрессии, то противодействие приходится наращивать в геометрической. На каждый доллар, вложенный во зло, на оборону добра нужно выделить тысячу рублей. За счет урезания расходов на все хорошее…

По сравнению с организованной преступностью, будь она грязно политической или чисто криминальной, разбой былых времен кажется буйной удалью. Да, утопил Стенька Разин персидскую княжну, дабы сохранить дисциплину в шайке, но ведь не сделал из несчастной живую бомбу, не послал слепую смерть в гущу жизни, чтобы потешить свою лютую злобу.

Принципиальное отличие этой войны от всех предшествующих в том, что массовое производство смерти из сферы государственной ответственности становится зоной частного предпринимательства. Транснациональные компании, международные преступные организации, националистические движения и фанатичные секты оспаривают между собой право насиловать историю. Озверевшие псы войны рвут куски мяса с рыхлого тела мировой цивилизации.

В Орле неустановленные лица забросали бутылками с напалмом окна правоохранительных органов. Щенки террора пробуют режущиеся клыки…

22 июля. Гарантией социальной устойчивости и справедливости в условиях современности может быть только общественное согласие. В этом пункте сходятся все здравые мнения. Вот только форма и содержание национального единения видятся неясно…

Что такое гражданское общество? Способность и возможность совокупности людей поддерживать права человека против возрастающих притязаний государства. Власть по природе своей склонна к самовозвеличению, и лишь наша солидарность является гарантией от произвола. В немецком языке есть два понятия, различающие продуктивную неоднородность социальной жизни: gesellschaft – общество как организованная и формализованная структура, и gemeinschaft – общество как некая органическая связь людей, имеющих интерес и уважение к друг другу. У нас нет этих понятий, потому как нет для них предмета. Общество как организм умирает, а общество как механизм не работает.

23 июля. Недостаточность общественной жизни в Орле чувствуется все острее. Прежняя эмпирическая общительность обывателей, обеспеченная всем устройством провинциальной жизни, растворилась в стремительном течении времени, а номенклатурная система демократических институтов захвачена бюрократией. Какая-то фатальная разобщенность и взаимная ненужность оставляет людей на произвол событий. Отчуждение становится общей судьбой. Человек у нас всегда остается в меньшинстве…

24 июля. Видимый срез отчуждения дает наше телевидение. Ассортимент жареных фактов, составляющий хронику дня, отличается нерелевантностью: между жизнью как она есть и как бы обзором событий нет смыслового соответствия. Обывателя в первую очередь информируют о преступлениях и авариях, усугубляя чувство фрустрации. Затем сообщается о действиях властей, как правило, без анализа резонов и мотивов этих действий. Ответственные лица выступают как персонификации власти. Так губернатор являет народу образ мужа, упорного в своих намерениях и по-мужски прямого. Но зона контакта администрации с общественностью ограничена конкретными вопросами и строго формализована. Возникает ощущение отрыва политической реальности от нашей повседневности.

С ослаблением единого коммуникативного поля распадаются горизонтальные связи. В нас утрачивается прежнее преимущество провинциалов – чувство локтя. Мы теряем интуитивное понимание друг друга и не получаем взамен системного знания об окружающей среде. Я не знаю, чем на самом деле живет мой город. Я не знаю, как отзываются на злобу дня общепризнанные авторитеты. Да и есть ли они, модераторы общественного мнения, там, где общества как такового почти нет…

25 июля. Где утрачивается чувство локтя, упрочивается право сильной руки. С разобщенными людьми можно делать все, что угодно. Отсутствие общей среды ослабляет человеческий потенциал каждого. Пустое множество людей теряет валентные связи, благодаря которым количество переходит в качество; без встроенной иерархии население не становится народом. Разрозненной массой легче править, но великого государства без национального единства не создать.