Автор: Владимир ЕРМАКОВ
26 апреля. Возле центрального рынка, часа в два пополудни, мне случилось стать свидетелем криминальной разборки. Я шел по набережной, обходя стороной суету базара, когда вдруг услышал злобные крики. Кричали вороны. Одна из ворон, видать, самая крутая, взмывала над водой, закладывала виражи и входила в пике, преследуя ускользающую белую чайку. С упорством и яростью ворона гоняла ее от берега к берегу, пока не оттеснила под Красный мост и не отогнала на Стрелку. И долго еще орала вслед что-то непотребное.
Орнитологи отмечают, что чайки облюбовали стрелку Оки и Орлика для летней тусовки. Эпидемиологи предупреждают, что надо соблюдать осторожность, потому что эти романтические птицы на пролете питаются всякой дрянью и могут переносить разную заразу. Припомнив это, я понял, что увиденный мной случай был эпизодом войны пернатых шаек за контроль над рынком, — вернее, над прилежащими помойками. Местные отстаивали свой сегмент рынка от залетных: не замай!
Везде то же самое, — сделал я банальный вывод. Все мы, божьи твари, готовы, чуть что, чужого заклевать. Чтобы не делиться – едой, водой, землей, воздухом. Просто за то, что он не такой. Взять, к примеру, хоть литераторов… Нет, лучше я не буду их брать. И так чувствую себя среди них белой вороной…
27 апреля. Рада и Дума ратифицировали соглашение, согласно которому российскому флоту дозволено базироваться в Севастополе вплоть до 2042 года. Ласкаво просимо, москали! Здоровеньки булы…
За право ютиться на краешке полуострова, бывшего частью нашей великой державы, Россия будет выплачивать Украине ежегодный ясак живыми деньгами, нефтью и газом… Чтобы обрести Крым, были пролиты реки крови и потоки слез. Чтобы потерять его, хватило стакана водки и капли чернил.
В Раде и в Думе ликование. А простому люду, далекому от высших соображений геополитики, как-то неловко. Конечно, потерявши голову, по волосам не плачут. Но и ликовать не с чего.
28 апреля. Порывы
холодного ветра забрасывают брызги дождя под ненадежную крышу зонтика. Пока дошел до редакции… Коллега, милая молодая женщина, сочувственно спросила: – О чем будет сегодняшняя запись? О непогоде?
Почему бы и нет? Пусть будет о непогоде. О том, как наше весеннее нетерпение, разогретое на апрельском солнышке, остужается внезапным ледяным ветром, налетевшим ниоткуда – как будто выскочившим из потайного погреба, диверсионной базы зимы… О том, как разно реагируют на дождь те, кто собрался сажать картошку, и те, кому нечего делать, кроме как груши околачивать… О том, как не хватает тепла и света будням нашей жизни…
В серые и смутные дни, когда небо обложено вялыми сырыми облаками, и дождь много раз примеряется идти, да все никак не соберется с силами, когда решимость помыть окна не может одолеть душевной волокиты, когда неизбежные издержки любого дела превышают возможные выгоды, — в такие дни руки неладны к работе, сердце неспособно к радости, а мысли текут вспять… Мало солнышка, — вот и все объяснение русской истории. Так сказал некогда Василий Розанов, гениальный маргинал русской литературы. Никто из классиков не захотел или не смог его оспорить. Где уж нам…
Кто бы знал, с каким трудом, преодолевая апатию стиля и сопротивление слов, я выстраивал в связный текст три предыдущих абзаца! Все, на сегодня хватит. Может, завтра распогодится…
29 апреля. В титуле рубрики статус автора обозначен так: писатель. Что, вероятно, вызывает некоторое недоброжелательное раздражение. Один из собратьев по ремеслу потребовал даже, чтобы я снял это определение, дабы не ронять престиж профессии. В самом деле, является ли литературой то, что представлено здесь к чтению? Не знаю. Надеюсь, что да, и надеюсь, что нет. Как это? А вот так… Искусство есть то, что искусством не является. Этот парадокс философа Жака Деррида конгениально выражает невербальный смысл творчества.
30 апреля. Канун праздника. День как день. Не надо томить душу ожиданием. Все, что надо, уже есть. Этим бы с толком распорядиться…
1 мая. Праздник весны и труда. Кажется, теперь так. А прежде – День солидарности трудящихся. Правильно переименовали. Какая уж у нас солидарность… В прошлом веке в русле ревизии учения Маркса в западной социологии была сформулирована теория стратифицированного общества. Суть ее в том, что с развитием социальной системы общество делится уже не на классы, а на страты – множественные группы людей, чьи интересы совпадают по различным признакам. Не только в отношении к собственности, но и в срезе образования, образа жизни, политической и сексуальной ориентации, философских убеждений и модных увлечений. Стратифицированное общество динамично и устойчиво, поскольку все страты социально открыты, взаимосвязаны и заинтересованы в государстве, которое гарантирует, что все граждане обладают равными правами, надежно защищенными законом. Как дело обстоит у нас, напоминать не надо. С падением СССР новая историческая общность – советский народ, быстро разобралась на лиц славянской, кавказской, цыганской и прочих национальностей; затруднившихся с выбором интеллигентов приравняли к евреям. Определившись со своими, стали усердно вычленять чужих. Кто не с нами, тот против нас! Чужими оказались чурки и чучмеки, дерьмократы и коммуняки, братва и номенклатура, русопяты и жидомасоны, олигархи и маргиналы, барыги и журналюги, воры в законе и оборотни в погонах, прокисшие сливки общества и пропившие совесть подонки… А кто же в народе-то остался, Господи?! Белые вороны. Кто ни Богу свечка, ни черту кочерга. Десятки миллионов белых ворон, которых никто не берет в расчет. Потому что они не объединены в стаю. Общим для всех россиян стало только чувство своей отдельности.
В самом деле, что объединяет тех, кто во Христе, и тех, кто в Интернете? Пенсионеры, таскающиеся по поликлиникам, и паразиты, тусующиеся по ночным клубам, смотрят на нужды страны с разных точек зрения. Что общего между новыми русскими и старыми советскими, кроме водки и мата? Парадоксальное существование сознательной личности в безумном мире точно схватил в стих поэт Дмитрий Быков:
Новые рады заморским гостям,
Старые – только татарам.
Старые люди идут по костям,
Новые люди – по старым.
В стае соратников холодно мне,
В стаде противников – тесно…
Нету мне места на этой земле…
Это и есть мое место.
У каждого общества должна быть некая идеальная матрица – та общая ментальная платформа, на которую опираются все прочие частные построения практического разума. Национальная идея. Определение формально неточное и содержательно неясное, но за неимением другого – пусть так. Не так важно, будет это традиция или утопия, — лишь бы основа взаимопонимания сохранялась при всех изменениях исторической ситуации. Главная и, в сущности, единственная задача государства – блюсти целостность общества.
Что же предлагает власть предержащая в порядке репрезентации национальной идеи на уровне государственной идеологии? Если отжать риторику, останется следующее:
ДЕРЖАВНОСТЬ
ЦЕРКОВНОСТЬ
СЕРВИЛЬНОСТЬ
Данная триада идеологически обслуживает те страты, что заинтересованы в стагнации существующего порядка/беспорядка. Но вряд ли способна собрать рассеянное множество белых ворон в действительное единство. Триада, способная стать устойчивой матрицей постсоветского социума, на мой взгляд, должна быть выражена иначе:
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
ДУХОВНОСТЬ
СОЛИДАРНОСТЬ
Будь так, все белые вороны слетелись бы к общему делу. Будь они серыми, пестрыми или вообще лысыми.
2 мая. Выше я написал: духовность. Написал скрепя сердце и скрипя зубами. Не выношу это слово. Но другого нет. Все высокие слова опошлены речевой практикой. «Духовность»… говорящий как бы возводит очи горе и вытягивает губы для целования ангелов, слетающихся на пролитый елей; сие есть богословие блудницы, возжелавшей духа святого, но сохранившей профессиональные навыки соблазна.
И все же это понятие с неопределенным содержанием отсылает в пространство возвышенного, сакрального, идеального – то есть худо-бедно обозначает метафизический феномен, открывающий сознанию иную реальность. Коэффициент духовности – надежда. Надежда на то, что в человеке помимо воли, страсти и рассудка есть еще какой-то неведомый смысл, не попадающий в силки силлогизмов, но в конечном счете оправдывающий и окупающий тяжесть жизни. Может быть, только этот смысл и является залогом нашего спасения. Что бы это ни значило.
Наличие духовного невыразимо; отсутствие его опустошительно. Но свято место пусто не бывает. Если человек заболевает цинизмом и теряет совесть, то есть утрачивает метафизический инстинкт, он обречен злу. Весь ужас в том, что он не понимает, в чем весь ужас. Массовая культура стирает критерии добра и зла и стерилизует идеалы. У героя нашего времени нет моральных проблем и нет духовных исканий. У него есть глотка и гениталии, и он уверен, что этого вполне достаточно для хорошей жизни. Последствия катастрофичны. Выморочное пространство идеального заселяют химеры, паразиты сознания. И тот, кем они завладеют, будет томить их тоской и скукой, тешить болью и злобой, вспаивать водкой и вскармливать наркотиками, разлагаясь заживо и заражая продуктами распада пространство вокруг себя. Мир переполнен зомби, ставшими жертвами собственной метафизической неосторожности.
Общество, озабоченное проблемой самосохранения, стремится удержать равновесие между свободой совести и непреложностью нравственности. Наше общество с ограниченной ответственностью занято чем угодно, только не этим. А тем более государство… Пространство духовного отдано во владение церковной корпорации, подобно тому, как недра страны отданы нефтяным и газовым концернам. В порядке ренты церковь поставляет лояльность паствы к режиму.
Проблема каждого морального рассуждения в практическом выводе. Всякой басне нужна прописная мораль, в двух словах разъясняющая все, что по жизни непонятно. Читатель ждет откровения. Как в старой присказке: ты объяснил, как устроен автомобиль; теперь скажи, — как он едет без лошадей?!. А хрен его знает! Как-то едет…
Да, моралист из меня… Поэтому – писатель. С писателя какой спрос?
Загрузка ...