Автор: Владимир Ермаков
22 ноября. Все время что-то происходит, но что именно? Как в сутолоке фактов распознать контуры события? Как собрать в уме то, что раздельно дано в восприятии? Как уложить в порядок слов то, что сумбурно бродит в уме?
Принцип реализма прост: пиши по правде. Как есть на самом деле. Просто сказать, а исполнить невозможно. А как оно есть на самом деле? И что такое правда?
В первом значении, данном в Церковно-славянском словаре под ред. Г. Дьяченко, правда – это право производить суд и расправу. Довольно неожиданно, но убедительно. В начале нашей государственности была «Русская правда»: свод обычного права, кодифицированный как нормативный акт княжеского суда. В конце тысячелетней державности – «Красная правда»: революционная справедливость, право на расправу без суда. (Того же корня, кстати, блатное понятие правеж – жестокая разборка по воровскому закону). Далее в словарной статье, по убыванию важности: суд, закон, доказательство. И лишь в последнюю очередь – истина. Увы, именно так: того, кто добивается правды, истина как таковая интересует меньше всего.
Ладно, раскроем Даля. И что? оказывается, у Даля правды нет. Нет в его словаре «правды» как отдельной статьи. Правда спрятана в глубине большого семантического гнезда слова правый. Кратчайшее и лучшее из определений правды у Даля таково: истина на деле. Да, так понятнее: правда – это адаптация истины к предложенным обстоятельствам. И так оно вернее. Ибо чистая истина как чистое железо: в агрессивной среде мировой истории сразу покрывается ржавчиной лжи.
Правда, к которой мы апеллируем как к последней инстанции, – зыбкое отражение вечного во временном. Это умозрительный синтез абстрактного и конкретного, сложный сплав действительного знания с преференциями, предрассудками и пристрастиями. Прочность наших убеждений зависит не от степени их соответствия истине, а от пропорции присадок, наиболее устойчивых к злобе дня.
Павел Флоренский через понятие правды выделил характерную особенность русской ментальности, схваченную в языке. Если западная идея концентрирует эпистемологическое и онтологическое значение истины в юридическом аспекте, то у нас к логическому содержанию истинности примешивается мощная нравственная составляющая. Именно поэтому у Даля ключевой формой слова является предикат: правый. Суть не в том, чтобы знать истину, а в том, чтобы жить по правде. Как тут не вспомнить духовную тоску Достоевского, свернувшуюся в парадокс: если окажется, что Христос и Истина существуют отдельно… черт с ней, с истиной!
23 ноября. У каждого из нас две задачи – оправдать мир в своем сознании и оправдать свою жизнь перед миром. По сути дела это одна и та же проблема. Тот, кто осознает ее в себе, является философом. Того, кто разрешит ее в себе, становится святым.
24 ноября. Будь проще и пиши понятнее… Как часто приходилось мне слышать это назидание. Или, того пуще, наставление в житейском плане: будь проще, и люди к тебе потянутся. А я не вижу никакого смысла в таком упрощении. Как глубоко и точно сказал о нашей сложности поэт Иван Александров:
Не спрямляйте реки, человеки!
Кривизна – от Бога – хороша.
Даже в идеальном человеке
Дьявольски извилиста душа!
Мне не надо, чтобы ко мне тянулись. Я ж не рубль и не роза… Мне надо, чтобы меня понимали. И если не сочувствовали моей озабоченности, то соучаствовали в озадаченности. Додумывали, досказывали, дополняли – расширяя панораму мнений за счет недоступных мне точек зрения.
Рискуя прослыть упертым снобом, никогда не соглашался, если меня убеждали сужать тематический диапазон и упрощать язык. Бог знает почему (но совсем не из желания выделиться), меня интересуют вещи, не имеющие простого решения. Мне кажется, что они интересуют многих. По крайней мере, многих из тех, чьи интересы не замыкаются внутри организма.
Странно и страшно, когда писатель отделяется от завета книжности и потакает инстинкту народности. Это как если бы врач стал пользовать от всей хворей чесноком и самогоном. Это как если бы судья стал судить не по закону, а по обычаю. Установка на дискриминацию интеллигентного читателя будет иметь неизбежным следствием деградацию культурной среды. Чего очень не хочется…
25 ноября. Всю ночь выл ветер… смущая душу, стращая сны. Ветер сорвал последние клочья крон с деревьев и досуха вылизал дороги, – разве что в колеях и колдобинах застоялась грязная вода. В ранних прохожих печальная готовность к ненастью переходит в недоверчивое удивление. В зябком сумраке осеннего утра как-то особенно остро ощущаешь свое сиротство в мире и сокровенное родство со всеми, кто обречен злобе каждого дня. Озабоченные люди следуют направлению своих дел. Кому куда надо. Нам с женой и дочерью – на вокзал.
Экспресс №826 по маршруту «Орел – Москва» отправляется в 7.12… Дрогнул, напрягся, тронулся… Под стук колес пассажиры вживаются в кресла, настраивая себя на несколько часов дорожной скуки. Железнодорожная монотонность вводит ум в неравновесное состояние, в котором заботы и тревоги перемежаются дремотой. Отъезжая, думаешь о том, от чего едешь, подъезжая – о предстоящих делах.
Наши дела были недолгими, и далее мы могли поступать по своему усмотрению. Я позвонил другу, и друг выкроил из своего спрессованного необходимостью распорядка дел время для встречи. Середину дня мы провели в недорогом уютном заведении, где вежливые киргизы и казахи, как бы проникнутые японским колоритом, приносили заказанную дочерью для нас экзотику: конечно, суши; а еще киноко набэ, тори бенто, умеда маки, куриные шашлычки ясай, зеленый чай генмайча. Жестокий вкус васаби, самурайского хрена, прорезал тающую пряность маринованного тунца, укрытого сладким рисом. Я первый раз попробовал есть палочками, и для первого раза, к удивлению моему, получилось нехудо. Как бы вспомнились навыки, которых на самом деле никогда не имел. Не зря, оказывается, много лет тому назад осенними вечерами в уездном захолустье я вчитывался в переводы старинных японских текстов и проникался эстетическими принципами ваби, саби и моно-но аварэ: простотой, особостью и грустным очарованием преходящих вещей.
Оставшееся время мы провели в роскошном (на мой невзыскательный взгляд) торговом центре. Пока жена и дочь странствовали по хрустальному лабиринту, критически изучали ассортимент и выискивали в представленном изобилии что-нибудь соответствующее их вкусу и бюджету, я примостился в тихом углу с прихваченной в дорогу книжкой. Джим Гаррисон «Зверь, которого забыл придумать Бог». Как все хорошие книги, эта повесть рассказывала о прекрасной тщете нашей жизни. Все мешалось и путалось в моей голове…
Экспресс №825 по маршруту «Москва – Орел» отправляется в 17.55… На обратной дороге не обошлось без приключений. На полпути в поезде погас свет, и состав остановился; суровые охранники поспешали куда-то с огнетушителями, и озабоченные проводницы переводили пассажиров из вагона в вагон. Потом поезд снова тронулся, дотянулся до ближайшей по курсу следования станции и замер на пустом полустанке. Неизвестность закончилась объявлением: Граждане пассажиры! По техническим причинам поезд дальше не пойдет. Просим покинуть вагоны и пройти на платформу… Высокая платформа, а вокруг нее почти ничего; слепящие огни отгораживали от обступающего мрака. Студеные ветры, соглядатаи тьмы и тайные агенты зимы, пробовали на ощупь качество наших дорожных одежек на рыбьем меху. Казенный голос ниоткуда обещал, что скоро за нами придет другой поезд. И поезд пришел, и уже в полночь довез всех в Орел. Лучшее, что есть в путешествии – возвращение домой. Все хорошо, что хорошо кончается.
26 ноября. Не люблю Москву… – начал я в который раз думать ту же мысль – и тут же уличил себя в глупой пошлости: а кто ж Москву любит?! Захваченная алчными ордами, заполненная озлобленными мигрантами, забитая стадами автомобилей, столица трещит по всем своим параметрам и задыхается от избытка нехороших чувств. В ее могуществе нет настоящей основы легитимной власти – осознания высшего права и ощущения внутренней правоты.
Дурное множество Москвы нарастает на виртуальном теле России подобно дикому мясу. Циркуляция финансовых потоков создает мощное магнитное поле, затягивающее, как в омут, интересы всей великой страны. Концентрация возможностей увлекает людей в столицу, вынуждая как-то устраиваться в ней, но перенапряженная инфраструктура мегаполиса не позволяет воспроизводить большинству населения нормальную жизнь. Получается некая демографическая пирамида: активное народонаселение срывается с мест, заполняя пустые рабочие места в столице, но репродуктивность этой массы резко снижается, и для нужд завтрашнего дня снова будет нужна рабочая сила со стороны. Оттягивая жизнь на себя, разрушая системность русской провинции, метрополия иссушает собственную почву. Москва – сборище обманутых вкладчиков своего человеческого удела в историческую аферу. Кто счастлив в ней, счастлив за счет других…
27 ноября. В навязчивом стремлении к объективности порой невольно формулируешь противоречивые мнения. С одной стороны – я с вами согласен, но если посмотреть с другой стороны… Люди не любят, когда на них смотрят с другой стороны.
Эту дискурсивную двойственность, свойственную интеллигентности как этически мотивированному мышлению, в недоброжелательной полемике можно свести к психологической двуличности интеллигента как социального типа. Это не так, но оправдаться в непоследовательности, присущей жизни духа, практически невозможно.
Проще не спорить. Уйти в себя. Отвернувшись от укоризны, смотреть в бездну. В бездну в себе.
28 ноября. Так же двойственно (амбивалентно) я отношусь к своей собственной среде – так называемой интеллигенции. Вне которой себя не мыслю, но, пребывая в ней, чувствую мучительный недостаток смысла. Так, наверное, чувствует рыба, если в воде не хватает растворенного кислорода.
Последние интеллигенты хранят в себе обманчивые отзвуки Серебряного века. Они блуждают во тьме, окликая друг друга тихими вежливыми голосами. Они все еще надеются как-нибудь собраться снова и обсудить меж собой наболевшие вечные вопросы.
Загрузка ...