Автор: Владимир Ермаков
2 августа. Безжалостный Змей Горыныч кружит в ловушке антициклона, огненными языками жаля русскую землю. Горят торфяники под Москвой и свалки под Орлом. Пылают поволжские леса и выгорают целые деревни. Дым от воронежских и липецких костров тянется над нашим краем. В заревах пожаров, исконной напасти наших городов и весей, как-то отошли на второй план угрозы террора и кошмары аварий.
Люди, прокаленные в тигле этого лета, чуть-чуть иные. Утомленные солнцем? –истомленные, изумленные, изнуренные… Свидетели этого лета господня стали сосредоточеннее, сдержаннее, суше. Словно выжжена дотла какая-то душевная плесень. В редких встречных, переходящих из тени в тень, угадывается некое стоическое достоинство с прозрачной примесью легкого безумия.
Что-то странное и нездешнее незримо пронизывает повседневность. Крестный ход с благочестивым усердием обходит храм Николы на песках: православные молят Илью-пророка о ниспослании дождя. Наверное, им этот зной кажется сквозняком из приоткрывшейся двери ада. Дождичка бы! Но по грехам нашим дождя нет и нет…
Видать, обижен на нас Илья-пророк, – громовержец, заместивший в русском небе языческого Перуна. Мститель за попранные святыни, восставший с именем Божьим на неправедного царя, он за эту священную ярость был взят живым на небо. Но и там характера своего не переменил. И не знаешь, что хуже – гнев его, чреватый страшными грозами, или немилость, когда сохнут нивы и слабое зерно бежит из колоса…
3 августа. В гуще жары не думается и не верится, что лето идет к концу. А ведь уже почат днями август…
Август пришел к нам из Византии, а византийцы переняли гордый титул месяца у римлян. Высокомерное самоопределение римских императоров означало на латыни возвеличенный богами. Воистину так. Царственный август правит в круговороте природы, и благополучие всего года зависит от его щедрости. В Древней Руси завершение лета считалось шестым месяцем, и называли его серпень или жнивень, потому что в эту пору жали серпами хлеб. А еще в старинных месяцесловах его поминали как зарев и зорничник – от ясных зорь, на которые щедр конец континентального лета. С XV века этот месяц стал последним в календаре. Вплоть до Петра. Петр устроил наш год по европейским лекалам. Ничего, и к такому порядку привыкли.
4 августа. Прогнозы неутешительны. В анналах синоптиков такого лета не было. Меняется климат? Кажется, что обустраивая под себя природу, человек перестарался…
5 августа. День города. На рассвете короткая гроза и порывы шквального ветра коротким и яростным штурмом освободили город от захватившей его духоты, освежив к празднику улицы и площади, дворы и скверы. Однако к началу торжественного митинга в сквере Танкистов, посвященного памяти освободителей Орла, погода вновь вернулась к температурной аномалии. Но никакая жара не могла согреть суровой печали ветеранов, когда живые поминали павших в боях за родину. В решимости участников символической акции не поступиться ни пядью из священного ритуала было что-то героическое.
День освобождения города складывается из торжественных церемоний и праздничных мероприятий. Чествование ветеранов естественно переходит в концертные программы, а городские гулянья завершаются победным салютом.
В нашем общем празднике из года в год радости становится больше, чем печали. Среди множества добрых людей, населяющих город сегодня, все меньше тех, кто дышал пороховой гарью и горькой пылью разорванной взрывами земли. Тех, кто отобрал город у захватчиков, и тех, кто заново сложил его из развалин. Чтобы их дети и внуки могли жить в нем долго и счастливо. Долг новых поколений – оправдать эти надежды.
Сегодня в нашем городе праздник. Один на всех. Пусть как можно больше от праздника сохранится в будничных днях – в радости, в солидарности, во взаимной расположенности горожан друг к другу. Пусть всегда будет солнце! Даже если оно, как сегодня, слишком горячее. Пусть всегда будет мир. Обыкновенная жизнь, в которой не будет места подвигу. Чтобы никогда больше не пришлось защищать наш город, а тем более отдавать его врагу, – даже ненадолго.
В больших городах весьма нужны народные гульбища, – отмечал Николай Карамзин в «Письмах русского путешественника». И далее, – Все наряжаются в лучшее свое платье, и толпа за толпою встречаются на улицах. Праздник – перезагрузка коллективной идентичности. В День города, в праздник освобождения, все горожане осознают свое кровное родство. Всех роднит кровь, пролитая в нашу землю солдатами сорок третьего года. Если это почувствовать сердцем, все высокие слова, выхолощенные риторическим злоупотреблением, наполняются свежим чистым смыслом.
6 августа. Три великих французских писателя ХХ века – Андре Жид, Франсуа Мориак и Поль Клодель – терпеть не могли друг друга. Ревность? Вероятно. Но еще и разность. Жид был гомосексуалистом и скептиком, Мориак католиком и пессимистом, Клодель католиком и моралистом. Жид получил Нобелевскую премию в 1947 году, Мориак в 1952; Клоделя почему-то премией обошли. Жид умер первым из них, 19 февраля 1951 года. На следующий день Мориак получил телеграмму: АДА НЕТ. МОЖЕТЕ ГРЕШИТЬ В СВОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ. ПРЕДУПРЕДИТЕ КЛОДЕЛЯ. АНДРЕ ЖИД. Мориак был в ярости. Клодель в растерянности.
Симона де Бовуар в письме к Нельсону Олгрену признается, что розыгрыш исходил из окружения Жана-Поля Сартра, еще одного великого французского писателя. Что ж, шутки в этом роде вполне можно было ждать от человека, высказавшего как аксиому: АД – ЭТО ДРУГИЕ. Сартр, экзистенциалист и циник, был отмечен Нобелевской премией в 1964 году. Хитрый Сартр деньги взял, а от лавров отказался, – чем поставил нобелевский комитет в весьма неудобное положение.
Наши большие писатели тоже не очень жаловали друг друга. Скажем, Набоков, Бунин и Шолохов не скрывали взаимного недоброжелательства. Бунин получил Нобелевскую премию (первым из русских литераторов) в 1933 году, Шолохов в 1965. А Набоков так и не был удостоен, и жутко злился на Пастернака, награжденного ею в 1958 году. Пастернак первым отказался от высшей литературной награды. В отличие от Сартра, не по своей воле, а под угрозой изгнания. Там, где в деле замешана государственная идеология, игры разума связаны со смертельным риском. Пастернак умер 30 мая 1960 года, после ожесточенной травли собратьями по перу.
Представьте себе, что на следующий день после смерти поэта в Секретариат Союза писателей СССР пришла бы телеграмма: АД ЕСТЬ! АД – ЭТО НЕ ДРУГИЕ, А МЫ САМИ. ПОДУМАЙТЕ О ДУШЕ, ПОКА НЕ ПОЗДНО. ПРЕДУПРЕДИТЕ ШОЛОХОВА. БОРИС ПАСТЕРНАК. Жаль, право, что так не случилось…
После Шолохова Нобелевскую премию получили еще два русских литератора – Александр Солженицын (1970) и Иосиф Бродский (1987). Оба изгнанника, удостоенные этой чести, тоже относились друг к другу без энтузиазма. А уж в оставленном отечестве как их только не честили! Чуть ли не каждый из представителей общественности (из тех, кто не читал Пастернака, не принял Солженицына и не понял Бродского) считал своим долгом кинуть камень в их сторону, норовя попасть не в бровь, а в глаз. И если столько злобы пришлось на долю самых достойных и именитых, то что уж говорить о всех остальных…
7 августа. Мераб Мамардашвили как печальную особенность нашей ментальности отмечает следующее: есть микроб насилия – интеллектуального, духовного, эмоционального, религиозного, – без которого просто невозможно даже помыслить российскую культуру. Что мучительнее всего для мыслящего человека? – атмосфера, когда обязательно тебе в глотку должны впихивать самую последнюю истину, даже саму по себе хорошую, достойную…
Это горькое заключение сделано опальным философом в 1979, из глубины застоя. С тех пор решительно и радикально поменялось многое, но этот зловредный микроб не только не ослаб, но дал новые штаммы, еще более устойчивые к критике и невосприимчивые к логике. Кого ни возьми, от значительных лиц до кувшинных рыл, – все знают, кто виноват и что делать, – и дай им волю, всех несогласных сотрут в порошок и размажут по стенке.
Одной из примет нашего нового разобщения стало взаимное отчуждение и ожесточение неозападников и новославянофилов. Те, кто считает, что мы ничем не лучше других, и те, кто считает, что мы ничем не хуже прочих, между собой в жуткой вражде. К настоящему и те и другие относятся равно критически (хотя на разных основаниях), а вот насчет прошлого и будущего – тут уж они друг другу спуску не дадут! Но, если присмотреться к психологическому фону этой склоки, то проступает интересное различие: либералы к патриотам относятся с презрением, и в этом чувстве есть что-то неуловимое барское; патриоты к либералам относятся с ненавистью, и в этом чувстве есть что-то неизжитое холопское. Страсти нешуточные, а между убеждениями и предубеждениями принципиальной разницы у нас как бы и нет. Нехватка собственных мыслей с лихвой возмещается нетерпимостью к чужим. Всякая идея, идущая вразрез с тем мнением, что нам удобно и привычно, достаточный повод для ненависти к тому, кто посмеет ее высказать. Чем опровергать аргумент, проще дать в морду оппоненту.
Замена убеждения принуждением характерна для нашей идеологической системы при всех переменах парадигмы. Закон Божий так же вколачивали в мозги гимназистов, как позже вышибали из всех голов веру во что бы то ни было, кроме как в догмат о непогрешимости партийного руководства. А если кто упорствовал в заблуждениях, вредные мысли выкорчевывали вместе с башкой. Запущенное злокачественное образование и просвещение в особо оскорбительной форме – вот корень нашей духовной нищеты. У всякого, кто норовит жить своим умом, два выхода: отказаться от независимости или отказаться от карьеры. Горе стране, где горе уму.
8 августа. Земля прокалена на солнечном жаре как чертова сковородка. Ну что ж… все проходит, и это пройдет. Как сказал Ницше, – все, что не убивает, делает нас крепче. Пережитые трудности в памяти покрываются благородной патиной ностальгии. Когда-нибудь, среди крещенских морозов, мы не раз вспомним это лето с благодарностью – как что-то небывалое, случившееся однажды с нами.
Загрузка ...