Своемерные записки на полях календаря

2010-09-15

Автор: Владимир Ермаков

6 сентября. Что стало самым сильным впечатлением минувшей недели? Пейзаж рязанской свалки, куда попали вещи, собранные сибиряками в помощь погорельцам. У кого, конечно, как, но у меня и у многих этот подлый эпилог к отгоревшему лету оставил тяжелый осадок. Особенно поразила шуба, очень теплая… кто-то, сострадая обездоленным, снял с себя практически новую шубу, чтобы согреть ближнего своего на пороге зимы – а кто-то из тех, в чьей компетенции оказалась доставка даров, взял и выбросил все на помойку. Не оттого, что зло овладело его душой, а потому, что ничего за душой не было. Это еще страшнее, когда злое дело вершится без умысла, как бы само собой.



7 сентября. В этом сгустке маразма как в капле гноя отразился ползучий кризис гуманизма в нашей многострадальной стране. В то время как одни жертвуют жизнью и жертвуют деньги и вещи, чтобы помочь людям, попавшим в беду, другие не желают утруждать себя даже бумажной работой, выходящей за пределы письменного стола. Надо ж было принять материальные ценности по накладным, потом оформить на чью-то ответственность, составить акты выдачи, организовать распределение, затем списывать с учета… оно нам надо? Бюрократическая система, словно безмерно ожиревшее чудище обло, озорно, огромно, стозевно, уже не лает, не кусает, а только лежит поперек жизни и не пускает…

8 сентября. В начальные дни осени в Ясной Поляне проходят Международные писательские встречи, приуроченные ко дню рождения Льва Толстого. По приглашению оргкомитета и зову сердца известные русские и зарубежные писатели собираются под сенью знаменитой веймутовой сосны, чтобы в тени Толстого сверить свои слова с их реальным значением. В прозрачном воздухе толстовских палестин, настоянном на столетней тишине и пронизанном неуловимым сиянием, так легко дышится и так глубоко думается, что за несколько дней, отведенных для дискуссий и общения, как бы происходит перезагрузка жизненной программы. Ничего не меняется по существу, но смысл всего обновляется и очищается от накопившихся банальностей. Мне привелось стать постоянным участником форума, и эта честь для меня важнее и дороже прочих критериев профессионального статуса.

В чем смысл яснополянских встреч? Владимир Ильич Толстой, праправнук хозяина усадьбы и директор музея-заповедника, открыл Ясную Поляну как место встречи злобы дня с гением места. Всем ясно значение этой традиции, но вот смысл ее не устанавливается с той же однозначностью и очевидностью. Так же, как нельзя сказать определенно, в чем смысл литературы. Может быть, словесность – это фермент, не дающий национальной идее, подспудно определяющий движение духа в языке, сворачиваться в идеологию. Уничижение слова ведет к ослаблению мысли и стеснению духа. Когда родная литература, преисполнившись морального пафоса, устремилась в идейном направлении, из вдохновенных умозрений явилась химера революции.

Была ли катастрофа неизбежной? Вряд ли. С вековой дистанции все очевиднее, что Российская империя на рубеже веков крепко стояла на ногах. А вот голова пошла кругом. Как известно, разруха начинается в голове… Испанский философ Ортега-и-Гассет выдал на поругание Европе выразительный образ России: огромное тело с маленькой головой. Тем страшнее по последствиям было начавшееся головокружение, экстатический обморок национальной идеи.

В рассуждении происходящего в стране духовная власть держалась догматов. Что и отлучило от нее живую жизнь. Светская власть предпочитала не рассуждать вообще. Что и породило раскол государства и общества. Властители дум, словно удельные князья, увеличивали разброд, ввергая общество в идейные междоусобицы. Общая надежда на Толстого (при том, что мало кто следовал его учению) кажется иррациональной. Яснополянский старец стал осью вращения идейного омута, в который неумолимо затягивало судьбу России. А он как будто все знал наперед, печалился и сердился: стыдил, увещевал, предостерегал – да все бестолку.

9 сентября. День рождения Льва Николаевича Толстого. Великий праздник в святцах нашей культуры. Критик Валентин Курбатов в предисловии к изданию дневников генерала-литератора А.В. Жиркевича акцентировал центробежную силу толстовского авторитета и центростремительную странность паломничества в Ясную Поляну: Сколько их ехало – самоуверенных, возмущенных, вопрошающих, заготовивших исповеди или растерянных до отчаяния… И все (кроме непризнанных Россией «гениев») приезжали со своими единственными, главными, с последними вопросами… И Толстой отвечал. Отвечал всем. Отвечал за всех. Обращал усомнившихся к смыслу.

В чем смысл жизни? Один из самых полных и прямых ответов предложен Толстым в последней книге. «Путь жизни»: компендиум мировой мудрости, авторизованной яснополянским гением. Это итоговое произведение, как бы замыкающее творчество. Замыкающее дух в рамках прописных истин. Отжав все субъективные пристрастия, его гений утратил жизненную энергию заблуждения. Истина, очищенная от апорий и парадоксов, умолчаний и сомнений, трудностей и темнот, становится абсолютно прозрачной. То есть незримой. Не предназначенной для практического использования. Искомый смысл рассеивается в свете сознания и не насыщает душу. Катехизис любого рода не оставляет возможности соучастия в открытии мира. Романы Толстого и личность Толстого дают нам больше для понимания смысла жизни, чем его последние постулаты.

10 сентября. Надо думать, Толстой отнесся бы к идее писательских встреч весьма скептически. Так же, как в свое время отказался поддержать общество трезвости: понятно, когда собираются, чтобы выпить, а коли не пить – так зачем же для того собираться? А уж тем более, что проку писателям обсуждать меж собой свое сомнительное занятие? Коли можешь писать, так сиди и пиши, а можешь не писать – и того лучше: меньше глупостей в печати будет…

Да что писатели? – все образованное сословие склонно к суесловию! Князь Владимир Оболенский в своих мемуарах сохранил ехидную реплику Толстого, свидетельствующую о неприязни к ложному пафосу: Октябрист Михаил Стахович, член Государственной думы, на дворянском съезде впал в риторический экстаз: «Исконный девиз русского дворянства таков: за Бога – на костер, за царя – на штыки, за народ – на плаху». А Лев Толстой, прочтя в газете эту пышную фразу своего молодого друга, иронически добавил: «А за двугривенный – куда угодно». (Тот же случай излагает в своих записках священник Сергей Дурылин; видно, задело за живое.)

Если распространить толстовскую иронию на все наши культурные и властные элиты, мы получим ключ к современности, пронизанной насквозь метастазами цинизма, косности и коррупции. Все, от чего бежал Толстой, мы сохранили и приумножили.

11 сентября. В этом году исполняется сто лет со дня смерти яснополянского старца. За сто лет без Толстого мы так и не смогли примириться с тем, что он ушел от нас. Не просто умер, это бы ладно, смерть дело житейское, но – ушел! Каков смысл этого таинственного акта? Его можно установить только апофатически, через отказ от позитивного суждения. Из истории русской духовной культуры нельзя изъять экстремальные акции Толстого – ни отрешение от церкви, ни отречение от Ясной Поляны. Нельзя даже мысленно спрямить путь его жизни. Как невозможно представить себе, чтобы Пушкин застрелил Дантеса и присочинил хороший конец к «Евгению Онегину».

Настоящее завершение жизненной трагедии гения – не катарсис, а парадокс. Не освобождающее знание, а завораживающее зияние. Это наше memento mori. Не мемориальная суета вокруг дивана, на котором умирает упрямый вздорный старик, а незарастающая прореха в реальности, откуда исходит иррациональный ужас. В предельном смысле его уход, ужасный, нелепый, необъяснимый – шаг в бездну. Метафизический опыт, поставленный на себе.

А еще уход Толстого из Ясной Поляны – пророчество об исходе первой эмиграции. Он не предстоятель русского народа на суде истории, но предтеча его раскола и распада. После Толстого Россия как понятие утратила единство места, времени и действия. Классическая трагедия уже невозможна. Значит, невозможно и очищение через сострадание. Все последующее – драма абсурда, в которую вовлечены все. Смерть Толстого поставила точку на христианском периоде истории. Вот не будет Толстого… – сокрушался Чехов. Не стало Толстого, и время вывихнулось в суставах. Все скверные предвестия сбылись, и дурные предчувствия оправдались с лихвой.

12 сентября. Смерть Толстого – точка отсчета. Сто лет без Толстого: сто лет одиночества, сто лет отчуждения, сто лет одичания. Модерн из художественного стиля становится идейным методом прогресса, опережающего жизнь и деформирующего человека под нужды технологии. Хищническая разработка ресурсов истории приводит к истощению смыслопорождающих пластов культурной почвы. По ходу действия модерн вырождается в постмодерн. То, что происходит с человеком, осознается философами как кризис гуманизма, а в пределе как антропологическая катастрофа. Высокое и низкое поменялись местами, как в бахтинском карнавале, но перверсия случилась как диверсия, подорвавшая иерархию ценностей, лежащую в основе социума. Презумпция смысла как общего знаменателя всех явлений духа, присущая культуре, ныне отвергнута. Жизнь сохранила фабулу, изощрила сюжет, но утратила мораль. Потребительское общество наркотизировано удовольствиями. Однако сладкий сон разума, заключившего с порожденными им чудовищами пакт о ненападении, подспудно пронизывает излучение небытия. В своей темной глубине послесовременность пропитана тоской и тревогой.

Что делать? «Делай что должно, и пусть будет что будет», – говорил Толстой. Паломники в Ясную Поляну следуют этому завету. Писатели по-прежнему видят свой долг в литературе. Никто из тех, кто говорил в тени Толстого о смысле своего странного ремесла, не отрекался от надежды на лучшее. Но в генах наших книг закодирован негативный опыт ХХ века: ни один из героев нашего времени, будучи в здравом уме и твердой памяти, не пойдет ни на костер, ни на штыки, ни на плаху. И тем более не пойдет за Толстым. Но за вычетом этих крайностей – куда угодно. Цена вопроса – по соглашению.