Автор: Владимир Ермаков
18 октября. Темная тяжесть нависшего неба, истощенная желтизна опадающих листьев, резкая зелень последней травы – и чистейшие пушинки первого снега. С чем сравнить? Словно в траурный марш Шопена просыпалась горстка беззаботных ноток Моцарта… Закадровая музыка октября: не то грезится, не то мерещится.
19 октября. В Москве череда громких отставок. Следственные действия выявили факты коррупции среди верных соратников опального мэра. Отцы города незаконными способами стяжали собственности на миллиарды долларов. Кто бы мог подумать!
В Орле органы правопорядка тоже ведут беспощадную борьбу с коррупцией. Общественности сообщено, что в результате тщательно подготовленной операции уличен во взятке преподаватель одного из высших учебных заведений, доктор исторических наук, автор многих книг, статей и монографий. Названа и сумма взятки: 1000 (прописью: тысяча) рублей. Общественность обескуражена…
Год тому назад, помнится, тем же образом был обезврежен и обесславлен доктор филологических наук, угодивший в такую же сомнительную ситуацию. Были и другие гнилые интеллигенты, попавшие под горячую руку борцов с коррупцией. Нет, конечно, оправдывать мздоимство в любой форме ни у кого нет ни морального, ни юридического права. Но что-то в усердии сыскарей смущает умы. Все-таки должны быть какие-то приоритеты. Может быть, падением нравов в сфере науки и культуры следует заняться всерьез, когда свои места на нарах займут государственные преступники, финансовые аферисты, оборотни в погонах и воры в законе? Представьте себе, что в городе, где бесчинствуют банды мародеров, спецназ планирует и проводит операцию по захвату сорванца, стреляющего из рогатки по голубям. Тот, конечно, заслуживает острастки, но, может, с ним все же можно как-то иначе разобраться? Или, скажем, бригада высококвалифицированных врачей проводит онкологическому больному пластическую операцию, чтобы лучше выглядел на смертном одре…
Наверное, я не прав. Поскольку никак нельзя усомниться в чистоте намерений и обоснованности действий наших правоохранительных органов, вышеприведенные сравнения прошу считать недействительными. Нет-нет, граждане начальники, я уже одумался, осознал всю ошибочность и опасность своей позиции и преисполнился чувством законной гордости за наш город, которым управляют бескорыстные чиновники, в котором процветают честные предприниматели, который охраняют благородные стражи порядка… вот еще разоблачить десяток-другой врагов народа из морально неустойчивых интеллигентов, и будет полный абзац… то есть полный ажур!
20 октября. Как неравномерно, однако, распределена между гражданами тяжесть ответственности! Депутата Государственной Думы, умыкнувшего два миллиарда рублей, следствие семь лет не решается побеспокоить, а когда все же собирается подробно побеседовать с ним о щекотливых моментах его карьеры, тот показывает Фемиде фигу и спокойно уезжает за границу. Профессора, которому нехитрым манером всучили несчастную тысячу, соответствующие органы тут же берут в оборот именем закона.
Если кто обвинит меня в кастовой солидарности, не стану ни отпираться, ни оправдываться. Да, я сам из таких, шибко грамотных и малообеспеченных, и потому чувствую себя косвенно задетым недоброй молвой. Образованное сословие в целом у нас дискредитировано и деморализовано. Весь двадцатый век шла травля интеллигенции, как будто и впрямь у нас все горе от ума. После революции – поражение в правах, массовые репрессии, идеологический прессинг, угнетение нищетой. После социализма – политическое манипулирование, социальное унижение, потеря значения, лишение смысла. Если кому на Руси жилось хорошо, то уж точно не интеллигентам. Хуже них пришлось только крестьянам. И тех, и других у нас все меньше и меньше…
21 октября. Загляделся на женщину… Женщина выбирала огурцы на рынке. Выбирала со знанием дела, взвешивая каждый в руке, пробуя сжатием пальцев на упругость. Почему один из двух одинаковых брала, а другой откладывала – мне никак было не догадаться. На провокативную реплику владелицы огурцов даже бровью не повела. Взвесила, сколько набрала (всего-то пару), и помедлила, проверяя в уме назначенную цену. Молча заплатила и пошла себе. Не обращая внимания на разочарованное ворчание торговки, не замечая никого из тех, с кем сталкивалась в узком проходе, – целеустремленная от огурцов к баклажанам…
Чего ради я так пристально наблюдал за дамой, малоприятной во всех отношениях? Не потому, что в ней было что-то особенное, а потому, что в ней не было ничего особенного. Именно типичность ее манер, ее одежд, ее макияжа и занимала мои мысли. Я попытался представить эту женщину на работе… легко: таких везде двенадцать на дюжину. В любом скандале у такой примадонны ведущая партия. В разговоре… не знаю, сумел бы найти общую тему для разговора. С книгой… ну разве что со слюнявым романчиком. В театре… никак! За столом… запросто! В постели… как-то не захотелось насиловать воображение. Не знаю, есть ли в ней тайна, но загадки в ней точно нет.
А чуть погодя, в том же контексте, гуляка праздный, я обратил внимание на другую женщину. В элегантном возрасте, одетая с продуманной простотой, она шла через ангар крытого рынка с такой легкостью и независимостью, как будто прогуливалась в антракте по фойе театра. Ничего броского или нарочитого, все в тон и в меру; взор отдыхал на ее лице, открытом и отрешенном. Французы говорят, что после сорока лет человек сам отвечает за свое лицо. Наверное, они правы.
22 октября. Было время, когда наша страна считалась самой читающей. Наверное, теперь она самая считающая. Нигде столько не говорят о деньгах, как у нас. Нигде нет такой сложной и разветвленной системы взаиморасчетов, пронизывающих все общественные отношения, как злые чары теневой экономики.
Что самое безнадежное – все наши расчеты на счастье исходят из ошибочных представлений о смысле жизни. Кто норовит все просчитать, проверяя двойной бухгалтерией гармонию бытия, в итоге сильно просчитается.
23 октября. На ранней заре капитализма, в период английской буржуазной революции, которую мы все с увлечением изучали по книге Дюма «Двадцать лет спустя», философ Томас Гоббс, впечатленный жестокостями своего века, сочинил фундаментальный опус под заглавием «Левиафан» – книгу в своем роде не менее увлекательную и знаменитую. Наиболее известный ее тезис – война всех против всех; так афористично автор определил естественное состояние человечества, из чего вывел оправдание государства как неизбежного и необходимого механизма для разумного перераспределения стихийного зла. Что происходит, когда государство недостаточно и неполно реализует свои полномочия?
Все, что характерно для времени войны, когда каждый является врагом каждого, характерно также для того времени, когда люди живут без всякой другой безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая сила и изобретательность. В таком состоянии нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда, и потому нет земледелия, судоходства, морской торговли, удобных зданий… нет знания земной поверхности, исчисления времени, ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна.
Прощу прощения за длинную цитату: текст завораживает как энергетикой высказывания, так и логикой рассуждения. Поскольку все общественно-политические кризисы типологически сходны, многие положения «Левиафана» как нельзя более актуальны для нашего переходного времени. Читаешь и понимаешь, что наши беды проистекают не от силы государства, а от его слабости. Огромный бюрократический аппарат отнюдь не свидетельствует о мощи государства. Если президент признает, что две трети его распоряжений фактически не выполняется (аналитики ЦРУ утверждают, что зависает свыше 90 процентов правительственных решений), то выходит, что наш левиафан, развалившийся на седьмую часть суши, большей частью состоит не из костей, мышц и внутренних органов, а из дряблого жира. Как там у другого английского классика? …и начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия… Вот, скажем, пресловутый «план Путина»: кто-нибудь понял, в чем он был? Или наши национальные проекты: демография, здравоохранение, сельское хозяйство (и что-то еще четвертое… спорт, что ли?). Я так и не знаю – как обстоят дела с ними: продолжаются? провалились с треском? успешно завершены?
Философский постулат Гоббса естествоиспытатель Чарльз Дарвин (что-то голову оккупировали англичане…) переформатировал в закон природы, без обиняков названный им борьба за существование. В сумерки ненастного дня, когда город грязен и грустен, а люди неприветливы и нетерпеливы, мне кажется, что мы терпим поражение в этой борьбе. Массовое сознание раздавлено депрессией и деструкцией, разъедено подлостью и корыстью, развращено глупостью и ложью. Тоска берет, когда в печальный час душевных сумерек особенно остро ощущаешь, что идеал человека совокупен, богат, светел, полон и вечен – а жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна.
Поднимем глаза и посмотрим в лица друг другу: брат мой, узнаешь ли ты во мне образ божий? сестра моя, видишь ли ты во мне смысл для твоей веры, надежды и любви?
Сумерки сгущаются, и прохожие нивелируются контрастом слепящего света витрин и внутреннего мрака до отчуждающей схожести друг с другом. Второстепенные персонажи бездарного и бессодержательного сериала, бессмысленно и бесцельно переходящие из серии в серию…
24 октября. Перечитывая очередной текст перед тем, как отдать его в печать, я сознаю его коренной недостаток: недостаток в авторе человеколюбия. Мрачный взгляд на ближнего своего, конечно, можно позиционировать как философский подход, но, как всем нам известно, куда чаще претензии к миру обусловлены скверным характером критика.
Один моралист, мастер жестоких парадоксов, сказал так: кто к сорока годам не стал мизантропом, родился бессердечным… Надо бы сходить к кардиологу, провериться.
Загрузка ...