Тургенев в Полесье

Автор: Подготовил Анатолий Мищенко

Полесские края полны преданий и легенд. В древних орловских лесах бродил легендарный Кудеяр, которого победил «военный человек» Василий Бахтин. Здесь же в Девяти Дубах сидел Соловей-разбойник. Лесными тропами ходил тут с ружьем великий русский писатель и отличный охотник Иван Сергеевич Тургенев, оставивший нам дивные строки о природе этого особенного края.

«Неизменный, мрачный бор»
Деревня Жудрё Алексинского сельского поселения лежит в самом центре Национального парка «Орловское полесье», посреди вековой полесской чащи. «Жудрё», «жудость» – эти слова в южнорусском говоре означают слово «жуть». Так говорят и словарь В.И. Даля, и «Словарь орловских говоров». В самом деле, тому, кто вынужден был добираться сюда в ХVII или XVIII веке, страшновато, наверное, было проезжать по нешироким и несветлым дорогам векового леса, опасного зимой и летом, леса, где обитали не только звери, но и возможные разбойники, «лихие люди», о которых перед поездкой уже было услышано с десяток историй.
Пугающим выглядел путь, пролегающий мимо древних курганов. Здесь затихали возницы и их пассажиры: ведь за курганами тоже мог скрываться кто-то, кто выскочит, едва услышав шуршанье по снегу полозьев саней или поскрипывание колес телеги. Да и сам лес, большой и живой, шумел ли он или молчал, заставлял путника держаться настороже.
«Лес, в который мы вступили, – писал И.С. Тургенев в рассказе «Поездка в Полесье», – был чрезвычайно стар. Не знаю, бродили ли по нем татары, но русские воры или литовские люди Смутного времени уже, наверное, могли скрываться в его захолустьях». И там же: «Неизменный, мрачный бор угрюмо молчит или воет глухо – и при виде его еще глубже и неотразимее проникает в сердце людское сознание нашей ничтожности». Человек «чувствует, что последний из его братий может исчезнуть с лица земли – и ни одна игла не дрогнет на этих ветвях; он чувствует свое одиночество, свою слабость, свою случайность». Вот такой лес, описанный Тургеневым, и обступает Жудрё.
«В бору всегда тихо, – читаем мы далее, – только идет там высоко над головою такой долгий ропот и сдержанный гул по верхушкам… Едешь, едешь, не перестает эта вечная лесная молвь, и начинает сердце ныть поневоле, и хочется человеку выйти поскорей на простор, на свет, хочется вдохнуть полной грудью – давит его эта пахучая сырость и гниль…».
И когда выезжал, наконец, путник к людскому жилью после многочасовой езды, то хотя и встречал его остервенелый собачий лай, вероятно, приезжий вздыхал с облегчением.

Кудеяровы места
Есть и еще одно толкование слова «жуда», оно означает беду. Наверное, не раз в этих глухих местах случалось что-нибудь непредвиденное – мор или неурожай, очень возможный на пашне, с трудом отвоеванной у леса.
Потомки Кудеяра, вероятно, долгое время не переводились в этих краях. Народ и боялся их лихачества и невероятных выходок, и удивлялся их смелости, и радовался, что есть такие озорники и смельчаки. И.С. Тургенев представляет нам такого мужика Ефрема («Поездка в Полесье») – вылитого Кудеяра: «Это такой человек… Такого на сто верст другого не сыщешь… Вор и плут такой – и боже ты мой! На чужое добро у него глаз так и коробится. От него и в землю не закроешься, а что деньги, например, из-под самого хребта у тебя вытащит, ты и не заметишь».
Иван Сергеевич бывал в этих заповедных кудеяровых местах и видел само городище. Он пишет об этом в своей «Поездке в Полесье» так: «Мы продолжали забираться в самую глушь леса. Егор только изредка посматривал вверх и шел вперед спокойно и самоуверенно. Я увидал круглый, высокий вал, обнесенный полузасыпанным рвом.
– Что это, майдан тоже? – спросил я.
– Нет, – отвечал Егор, – здесь воровской городок стоял.
– Давно?
– Давно; дедам нашим на память. Тут и клад зарыт. Да зарок положен крепко: на человеческую кровь…».
Лесные родники и ручьи Полесья всегда были большой радостью для путников и охотников. А.А. Фет, охотившийся на землях Полесья вместе с И.С. Тургеневым, писал: «Нельзя не вспомнить о наших привалах в лесу. В знойный, июльский день, при совершенном безветрии, открытые гари, на которых преимущественно держатся тетерева, напоминают своею температурою раскаленную печь. Но вот проводник ведет нас на дно изложины, заросшей и оттененной крупным лесом. Там между извивающимися корнями столетних елей зеленеет сплошной ковер круглых листьев, и когда вы раздвинете их прикладом или веткою, перед вами чернеет влага, блестящая, как полированная сталь. Это лесной ручей. Вода его так холодна, что зубы начинают ныть, и можно себе представить, как отрадна ее чистая струя изнеможенному жаждой охотнику. Если кто-либо усомнится в том, как трусивший холеры Тургенев упивался такой водою, то я могу рассказать о привале в этом смысле гораздо более изумительном.
После знойного утра… косыми нитями полился ледяной, чисто осенний дождик. Случайно мы были с Тургеневым недалеко друг от друга… и сели под навесом молодой березы. Мы достали из ягдташей хлеба, соли, жареных цыплят и свежих огурцов и, предварительно пропустив по серебряному стаканчику хереса, принялись закусывать под проливным дождем».

Охотничьи угодья
За отличную охоту сам Иван Сергеевич Тургенев ценил эти места. В далекой Франции он вспоминал: «Сегодня Петров день – а я не на охоте! Воображаю вас с Борисовым, с Афанасием (Фетом), с Снобом, Весной и Дон-Даном на охоте в Полесье… Вот поднимается черныш из куста – трах! Закувыркается оземь краснобровый… или удирает вдаль к синеющему лесу, резко дробя крыльями – и глядят ему вслед и стрелок, и охотник».
Вот и в «Поездке в Полесье» Тургенев пишет, как во время охотничьих странствий по лесу «иногда деревья редели, расступались, впереди светлело, тарантас выезжал на расчищенную песчаную поляну… в стороне темнела ветхая часовенка с покривившимся крестом над колодцем, невидимый ручеек мирно болтал переливчатыми звуками, как будто втекая в пустую бутылку».
А вот еще: «Сквозь густые кусты орешника, перепутанные цепкой травой, спускаетесь вы на дно оврага. Точно: под самым обрывом таится источник; дубовый куст жадно раскинул над водою свои лапчатые сучья; большие серебристые пузыри, колыхаясь, поднимаются со дна, покрытого мелким, бархатным мхом. Вы бросаетесь на землю, вы напились, но вам лень пошевельнуться. Вы в тени, вы дышите пахучей сыростью; вам хорошо…» («Лес и степь»).
Тургенев, описывая свою поездку в Полесье, отправляется на ночлег в село Святое. «Мне хотелось засветло попасть в село Святое, лежащее в самой середине леса, – пишет он. И далее:
– Далеко ли до Святого?
– Да версты три будет.
Прошло часа полтора. Мы все ехали и ехали…
– Сколько, брат, осталось до Святого?
– Восемь верст».
Зная, как писатель любит слегка изменять названия, можно предположить, что в нашем случае он имел в виду село Старое, возле которого был святой источник. Описание села напоминает подлинное место: «Дворов двадцать лепилось у старой, деревянной, одноглавой церкви с зеленым куполом и крошечными окнами, ярко рдевшими на вечерней заре. Это было Святое».
В тургеневское время в Старом действительно был маленький деревянный храм, попавший в описание церквей, приходов и монастырей Орловской губернии в числе сведений за 1745 год.

На льговском пруду
При слове «Льгов» сразу вспоминается название одноименного рассказа И.С. Тургенева из «Записок охотника».
«Поедемте-ка во Льгов, – сказал мне однажды уже известный читателю Ермолай, – мы там уток настреляем вдоволь». И вот как описывает Тургенев место, куда они с Ермолаем отправились за утками: «Льгов – большое степное село с весьма древней каменной одноглавой церковью и двумя мельницами на болотистой речке Росоте. Эта речка верст за пять до Льгова превращается в широкий пруд, по краям и кой-где посередине заросший густым тростником, по-орловскому – майером. На этом пруде, в заводях или затишьях между тростниками, выводилось и держалось бесчисленное множество уток всех возможных пород: кряковых, полукряковых, шилохвостых, чирков, нырков и пр. Небольшие стаи то и дело перелетывали и носились над водою, а от выстрела поднимались такие тучи, что охотник невольно хватался одной рукой за шапку и протяжно говорил: «Фу-у!».
На льговском пруду с Тургеневым произошел забавный случай. Лодка, на которой находились охотники, самозабвенно стреляющие уток, понемногу пропускала воду. Ее вычерпывал ковшом, «похищенным на всякий случай моим предусмотрительным охотником у зазевавшейся бабы». Потом, увлекшись удачной стрельбой, воду выливать перестали, лодка наполнилась, и когда Ермолай, стараясь достать убитую утку, всем телом налег на край дощаника, тот перевернулся и «торжественно» пошел ко дну, «к счастью, не на глубоком месте». «Мы вскрикнули, – пишет Тургенев, – но уже было поздно: через мгновенье мы стояли в воде по горло, окруженные всплывшими телами мертвых уток. Теперь я без хохота вспомнить не могу испуганных и бледных лиц моих товарищей (вероятно, и мое лицо не отличалось тогда румянцем); но в ту минуту, признаюсь, мне и в голову не приходило смеяться».
В конце концов приключение закончилось благополучно. Ермолай отправился искать брод, оставив охотников дожидаться в холодной воде. «В селе зазвонили к вечерне», когда он наконец-то вернулся и вывел их, уже почти окоченевших, на берег, предварительно связав уток за лапки и взяв оба конца веревки с привязанными утками в зубы.
Знаменитый пруд этот в Льгове ныне зарос черемухой, ежевикой, лозняком и ольшаником. Но уже и в тургеневское время Сучок (персонаж рассказа «Льгов») тут «с трудом выдергивал из вязкой тины свой длинный шест, весь перепутанный зелеными нитями подводных трав; сплошные, круглые листья болотных лилий тоже мешали ходу нашей лодки».
И обо всем этом можно напомнить гостям, приезжающим в Орловское полесье.