В закатной крови рассвета…

2018-08-23

Автор: Владимир Ермаков

Главное событие XX столетия, если оценивать исторические явления без гнева и пристрастия, – попытка построения бесклассового общества, предпринятая народами России, вовлеченными большевиками в масштабный социальный эксперимент. Это было судьбоносное время в отечественной истории. Сто лет исторического одиночества – от социалистической революции до геополитической конфронтации. За эти сто лет страна пережила столько, что стране попроще на тыщу лет хватило бы и мало не показалось бы. Евклидову уму трудно выявить смысл минувшего, но можно вычислить ритм перемен. Если разделить ход событий на четыре этапа, получится четыре времени века:



1. ВРЕМЯ ПОДЪЕМА 1918 – 1943:
от начала Гражданской войны до перелома в Великой Отечественной.
2. ВРЕМЯ РАСЦВЕТА 1943 – 1968:
от Тегеранской конференции до Пражской весны.
3. ВРЕМЯ УПАДКА 1968 – 1993:
от вторжения в Чехословакию до расстрела Парламента.
4. ВРЕМЯ БЕЗ ВЕКТОРА 1993 – 2018:
от ваучерной приватизации до экономических санкций.

Основное содержание летописи – хроника свершений и поражений. Первые пятьдесят лет – борьба за социализм: несмотря на все извращения, можно говорить о положительной динамике процесса. Однако на переломе века советской властью была сознательно закрыта возможность модернизировать социально-экономический строй применительно к требованиям времени. Поворотным пунктом было вторжение в Чехословакию, в которой начались демократические реформы. Чехи и словаки выступили за «социализм с человеческим лицом», но руководство СССР не допустило отклонения от генеральной линии. 21 августа 1968 года советские танки вошли в Прагу.
По отработанной схеме пропагандистской риторики советский народ выразил восхищение мудрым решением партии и правительства и возмущение подлыми действиями врагов мира и социализма. Однако надлежащего единогласия не было. Более того – возражения были выражены публично. Наибольший резонанс вызвали стихи Евгения Евтушенко «Танки идут по Праге», облетевшие весь мир.

Танки идут по Праге
в закатной крови рассвета.
Танки идут по правде,
которая не газета…

Поэт высказал то, что выстрадал. Танковыми гусеницами в сознании современников были раздавлены не только реформы Пражской весны, но и надежды советских граждан, связанные с оттепелью. Оттепелью, если кто не в курсе, современники называли период либерализации режима власти, случившийся после ХХ съезда КПСС, осудившего массовые репрессии периода культа личности. Тепла хватило ненадолго. Только люди поверили, что они могут быть свободными, как вольности кончились.
Как говорил историк Василий Ключевский, история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Нашим стратегам следовало бы вспомнить, как в 1808 году Наполеон ввел войска в Испанию – союзную, но не вполне надежную; чтобы обеспечить лояльность испанцев, император французов посадил на испанский трон своего брата Жозефа, спровоцировав тем самым долгую гражданскую войну. С этого события начался закат его империи. По тому же методу руководство СССР решило укрепить лагерь социализма. История повторилась. Как фарс. После подавления чехословацкой инициативы началась деградация системы социализма.

Для поколения, чье мировоззрение формировалось в период оттепели, понятие свободы стало базовым в структуре личности. Поэтому отношение к вторжению в Чехословакию для советских людей стало оселком отношения к режиму власти.
В порядке конкретизации я должен сказать, что для меня это событие имело личное значение. Я был тогда студентом исторического факультета, и когда преподаватель в формате семинара разъяснял необходимость оккупации Чехословакии, я вызвался оспорить его логику: идеалы социализма нельзя насаждать насильно, тем более в другой – дружеской! – стране. Из диспута вышел скандал. В продолжение протеста в состоянии алкогольной экзальтации я совершил эпатажный поступок, получивший огласку. По совокупности обстоятельств дело было передано в компетентные органы. Там решили обойтись без применения жестких мер. Видимо, кураторам института не хотелось портить случайным просчетом картину идейной сознательности вверенной их заботам студенческой среды. Комсомольское собрание осудило мое поведение как недостойное комсомольца – но акцент осуждения был перенесен с политического момента на поведенческие аспекты. Я охотно признал себя виновным в неосторожном обращении с алкоголем и обещал впредь быть благоразумнее. Снисходя к молодости и глупости, наказание ограничили взысканием и предупреждением. Тем и обошлось, хотя на моем личном деле была поставлена черная метка. Если вызов Евтушенко оставили без последствий в силу его мировой известности, меня не сочли нужным наказывать строже в виду незначительности инцидента, не имевшего общественного резонанса. А тех протестантов, чьи возражения были услышаны, распределили по специальным лечебным заведениям и исправительно-трудовым лагерям. Чтобы было неповадно думать иначе, чем предписано. Но, как ни старались идеологи промыть гражданам мозги, инакомыслящих в стране, особенно в среде интеллигенции, становилось все больше и больше.
Люди продолжали жить по-прежнему, но думать стали по-иному. Люди стали понимать, что великий эксперимент, обещавший изменить к лучшему условия человеческого существования, в общем и целом провален партийным руководством. Век утопии шел к концу. По аналогии с декадансом, эпоху Брежнева ироничные современники окрестили «деградансом». Не меняя тоталитарного характера, режим жирел и хирел одновременно. Чему я сам – то ли декадент, то ли диссидент – был безучастным очевидцем. Не имея возможности реализовать свои способности по собственному разумению, лучшие годы жизни я провел расслабленно и рассеянно, словно в летаргическом сне наяву – с некоторой меланхолической приятностью, но без особой общественной пользы. Как многие современники, чья зрелость совпала с периодом застоя. Социальный потенциал моего поколения большей (и лучшей) частью остался нереализованным. Подавляя свободное развитие творческого начала, социализм проиграл соревнование с капитализмом.

Была ли альтернатива такому ходу событий? Несомненно, была. В 1968 году, синхронно известиям о переменах в Чехословакии, в самиздате стала распространяться статья выдающегося советского ученого, создателя водородной бомбы, академика Андрея Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном существовании и интеллектуальной свободе», опубликованная в New York Times. Автор утверждал, что история доказала жизнеспособность социалистического пути, который принес народу огромные материальные, культурные и социальные достижения. Но на данном историческом этапе капиталистический способ производства имеет некоторые преимущества. Значит, обе системы могут и должны развиваться одновременно, постепенно сближаясь между собой. С этой хорошо продуманной идеей, названной теорией конвергенции, автор обратился к лидерам советской страны и ко всем людям доброй воли, рассчитывая на открытое обсуждение выдвинутых тезисов. Обсуждения не было. Автор попал в опалу, а статья – в зону молчания; чтобы не допускать сомнений.Меры по защите общественного мнения от крамольных мыслей были ужесточены. Выбор был сделан… – ошибочный выбор.
Коммунистическая теория, утвержденная в общественном сознании репрессивной практикой, оказалась не способна к творческому развитию. Отданная в ведение идеологов, идея разлагалась на лозунги. Догматы марксизма-ленинизма догнивали в умах, неспособных думать ни о чем, кроме своих интересов. Номенклатура укрепляла систему до тех пор, пока система не стала рушиться под собственной тяжестью. Август 1968 года – точка бифуркации: в этот исторический момент социализм утратил уверенность в себе. Еще четверть века режим существовал по инерции. При первом же серьезном нервном срыве советская власть отказалась от легитимности, отдав страну на поток и разграбление.

Какова была цель горбачевской перестройки, последнего сознательного усилия по спасению социализма? По существу своему та же, что и у Пражской весны: освобождение общества от гнета номенклатуры. В основу преобразований были положены идеи, предложенные Центральным экономико-математическим институтом (ЦЭМИ АН СССР). В рабочей группе академика Станислава Шаталина разрабатывалась теория конвергенции, выдвинутая академиком Андреем Сахаровым. Ее идейный потенциал должен был усилить позиции социализма … но привел лишь к усугублению кризиса. Слишком поздно партийная элита взялась за ум: ресурс системы был растрачен на сопротивление времени. Что же вышло из благого намерения реформировать структуру государства? Нечто обратное замыслам реформаторов: новая номенклатура, большей частью состоящая из выкормышей режима, приватизировала административную власть и избавилась от социальной ответственности. Проект под аббревиатурой СССР был закрыт, а богатства страны разграблены.
Почему так легко и просто произошел демонтаж советского государства? Коммунистическая утопия в общественном сознании существовала как некая коллективная галлюцинация; как веры в нее не стало, дискредитированная идея утратила всякое влияние на разумную действительность. Власть над умами, которую упустили коммунисты, перехватили либералы; на смену догматикам пришли циники. И уж они расстарались, внушая деморализованному народу отвращение к похеренному социализму. Но сквозь сарказмы, адресованные «совку», в прозу жизни просачивается тоска по смыслу, контуры которого проступали в утраченных иллюзиях шестидесятых лет, отформатированных в прекрасную эпоху надеждой на лучшее в человеке. Ничего так не жаль, как этой надежды…

После истощения советского образа жизни в общественном сознании образовалась экзистенциальная пустота. Бессодержательные слова о духовности не могут наполнить прореху в существовании сокровенным смыслом. Консолидировать население, разделенное по уровням жизни и разведенное по образам мысли, не сможет ни расконсервированное православие, ни форсированное военно-патриотическое воспитание. Горе в том, что у нового российского государства нет социальной парадигмы. Там, где должен быть общий смысл, – зияние. И в этой пустоте гнездится ничто, nihil – некая негативная сингулярность, от которой в дух времени проникают незримые и неощутимые излучения нигилизма, заражающие дни нашей жизни ничтожностью.
Есть ли социальная жизнь после социализма? Трудно ответить на этот вопрос однозначно… Скажем так: социальные институты, представляющие интересы общества, продолжают существовать, но как своего рода функциональные зомби, не имеющие своей воли: они исполняют любые распоряжения правительства, сколь бы идиотскими они не были, но все порученное делают с мертвым равнодушием. Система власти по всей стране абстрагировалась от действительности. На смену временам государственного террора и партийного фарисейства пришла эпоха правительственного безрассудства и публичного бесстыдства. Все понимают, что так жить нельзя, но все живут так, потому что не верят, что можно жить иначе.

Что сказать в заключение, концентрируя мессидж текста в резюме? В августе 1968 года советские танки вошли в Прагу. В августе 1991 года советские танки вошли в Москву. В промежутке между двумя этими событиями произошло полное и окончательное разочарование людей доброй воли в социализме с казенным лицом. Страна, первой вставшая на путь целенаправленного социального развития, потеряла уверенность в цели – и обнулила результаты великого эксперимента. Вспоминается пятистишие японской поэтессы Ёсано Акико:

Сказали мне, что эта дорога
Меня приведет к океану смерти,
И я с полпути повернула вспять.
С тех пор все тянутся передо мною
Кривые глухие окольные тропы…

Оглядываясь из нынешнего дня назад, не видишь непреодолимых препятствий, которые могли бы оправдать решение свернуть с избранного пути. Озираясь вокруг, не видишь оправдания номенклатурному произволу, творимому под видом демократии. Всматриваясь вперед, не видишь ничего, что могло бы стать ориентиром, на пути к которому возможно достичь общественного согласия. Ни одна из наличных социальных тенденций не имеет необходимой и достаточной поддержки, чтобы стать государственной стратегией. Горизонт событий тускло отсвечивает тревожным светом, и очевидцу, оказавшемуся на краю истории, трудно понять – закат это или рассвет…
Завершить этот текст, как требуют законы жанра, должна была бы риторическая фраза, исполняющая обязанности моралите, – но этой сакраментальной фразы автор придумать не смог.