«Верю, что театр может изменить людей»

Автор: Наталья Синицына, фото из личного архива В. Хрущева

С момента, когда должность главного режиссера ОГАТ имени И.С. Тургенева занял Владимир Хрущев, прошло немногим
более года. За это время были поставлены «Кутига, «Синьор
Тодеро – брюзга» и «Блеф», в планах еще несколько спектаклей. Корреспондент «ОВ» побеседовал с Владимиром
Хрущевым о примерах для подражания и проблемах режиссуры, экспериментах и основных направлениях развития театра, незакрытых «гештальтах» режиссера и его лучших постановках.

«Любви не жду»

– Владимир, вы начали карьеру с позиции актера. Что в вас изменилось? Почему решили перейти на режиссерскую стезю?
– Мне казалось, да и коллеги говорили, что у меня как у артиста многое получалось, особенно в комедийном жанре. Нравилось быть на сцене, сам запах театра, и никакой другой жизни я для себя не видел…
Иногда худрук театра пантомимы, где я служил, не успевал провести занятия, и тогда я замещал его. И тут случилось интересное – мало того, что мне понравилось быть в роли режиссера, так и многие ученики остались довольны совместной работой. Я настолько увлекся, что на следующих выходах на сцену – уже как драматический артист – на спектакль смотрел со стороны, как режиссер. Стал потихоньку ставить эскизы, отрывки произведений. Оба моих образования в итоге связаны с режиссурой.
– Есть ли у вас кумиры, люди, с которых вы берете пример как режиссер?
– Восхищаться в режиссере можно двумя вещами – талантом и смелостью. Расскажу о тех, с кем я лично знаком. Например, главный режиссер Ульяновского драматического театра Владимир Золотарь. То, что он делает, – профессионально, провокационно и доказуемо. Его упертость, смелость и талант восхищают.
Конечно, мои мастера – профессора ГИТИСа Борис Гаврилович Голубовский и Леонид Ефимович Хейфец. Они повлияли на меня не только творчеством, но и масштабом личности.
– А себя считаете примером для подражания?
– Мне кажется, у меня есть один плюс, который может вызывать уважение, – с 17 лет я занимаюсь театром в той или иной форме и не изменяю ему. Может, это вдохновляет некоторых людей на верные поступки. Я верю, что театр может изменить людей. Но, возвращаясь к вопросу, большой любви ни от кого не жду.
– Сильное высказывание…
– Я жду уважения и профессионального отношения. Профессиональный актер открыт и режиссеру, и миру, и людям. Чем больше он наивен, тем лучше.
Мне кажется, одна из проблем современной режиссуры в том, что люди вязнут в этих конфликтах. Режиссеры пытаются добиться любви, равно как и актеры. Когда отношения между труппой и режиссером сложные, нужно выбросить из поля зрения эмоции и уступить место профессионализму. И все получится. Хотя это утопия, потому что в театре все на эмоциях – это наше топливо.

Незакрытые «гештальты»

– Какую вашу постановку считаете самой сложной за годы работы режиссером?
– Пожалуй, это «Гроза» А. Островского в казачьем театре Ростовской области. Я предложил новое, радикальное, но вполне доказуемое прочтение. Конфликтов не было, но мне приходилось покадрово рисовать мизансцены, чтобы показать, что я хочу увидеть. Сейчас артисты говорят о спектакле с теплом. А я вспоминаю колоссальную потерю сил. Считаю это и одной из лучших своих работ.
– Еще одна знаковая для вас вещь – «Свадьба Кречинского», которая в ОГАТ имени И.С. Тургенева получила название «Блеф». Вы несколько лет вынашивали эту идею. Чем зацепила «Свадьба…»?
– Я исследовал обаяние зла. И обаяние артиста Александра Козлова.
– Есть еще незакрытые «гештальты»?
– Двадцать лет назад я сформировал список того, что хочу поставить. Смог реализовать все, даже не самые интересные сейчас театру проекты, например, «Великолепный рогоносец» Ф. Кроммелинка, того же «Дон Кихота» М. Булгакова. Осталось еще много того, о чем я хочу рассказать.
– Вы любите эксперименты, нестандартное прочтение. Вместе с тем ОГАТ – это академический, классический театр. Не было мыслей, что может что-то не срастись?
– Это меня и раззадорило – как сойдемся я и академический театр. А вообще, если спектакль хорошо и искусно продуман, с любовью сделан и «трогает», какая разница, какая приставка у театра.
Я бы не назвал себя великим экспериментатором. Все, что я делаю, – глубоко изучаю материал. Отсюда вытекает все остальное. Каждый материал предполагает свой язык. Есть театры, которые переформатировали зрителя, для этого нужно время и смелость. Мы иногда не подозреваем, как сильно можем менять пространство вокруг себя.

Подводя итоги года

– В январе прошлого года, когда заступали на должность, вы определили и для себя, и для труппы основные направления развития театра на ближайший год. Что можете сказать по итогам?
– Была проведена первая режиссерская лаборатория по советской драматургии, в июне – вторая, по пьесам А. Островского. Приглашали специалистов из Москвы: художников, пластографа, критиков из ГИТИСа, художника по свету, режиссера Виктора Стрельченко, который поставил «Старшего сына». Сделано много ключевых и важных, но на первый взгляд «малозаметных» шагов. Это заслуга всего коллектива. А главное – у театра появляется свой почерк.
– Можно сказать, что поставленные за год «Кутига», «Синьор Тодеро – брюзга» и «Блеф» раскрывают вас на сто процентов? Это стоит рассматривать как заявление о себе?
– Нет. Я полифоничнее, чем три работы. Эти спектакли – небольшая грань моих притязаний.
– В ОГАТ идут постановки – наследие прошлых режиссеров. Как с ними взаимодействуете, корректируете ли?
– Мне очень нравятся работы «Аристократы поневоле» и «Безумный день, или Женитьба Фигаро» и некоторый другие, например, «Единственный наследник» и «Безмолвие» по И. Тургеневу. Они обладают весьма важными качествами – чувством вкуса, меры и иронией.
Есть и то, что не очень нравится. Но надо понимать, для актеров любой спектакль – целая жизнь. Постановке они отдали много времени, с ней столько всего связано. Когда списываешь спектакль – списываешь целый мир, надо это понимать. Любое списание – дело весьма деликатное.
– Каждый человек находится в поиске. В поиске чего находитесь вы?
– Как у Пушкина – покой и воля. Что делает режиссер? Гармонизирует мир. Мир хаотичен и драматичен. Драма – это конфликт, и я хочу его примирить, а он все равно расползается, я его собираю вновь – и так всю творческую жизнь. И когда получится, возможно, обрету покой.