Дань памяти и долг благодарности

2018-08-08

Автор: Владимир Ермаков

Личное, очень личное… Символ нашей памяти о войне – вечныйЧитать дальше……



Личное, очень личное…
Символ нашей памяти о войне – вечный огонь…
Вечный огонь в моем представлении – клочок жертвенного пламени, в котором сгорает советский танк, первым ворвавшийся в город на августовском рассвете трагического и героического сорок третьего года. Отсветы этого огня ложатся на лица орловцев, встречавших героев образами Христа и портретами Ленина. Копоть горящего мазута отложилась на лицах мертвых танкистов, отчего их лица кажутся высеченными из гранита. Для них, отдавших свою жизнь, чтобы отобрать город у врага, сквер в центре Орла отныне и присно станет последним рубежом войны и крайним пределом времени.
Вечный огонь в моем воображении – коптилка из снарядной гильзы в тесной землянке, где коротают ночь перед боем простые советские люди, волею судьбы ставшие солдатами. Спят бойцы, усталые донельзя, – не спят только трое. Один зашивает порванный ворот гимнастерки, радуясь про себя, как удачно вчера разминулся со смертельным осколком, другой заварил веточку зверобоя в солдатском котелке и греет руки о его исцарапанные бока, а третий, положив на колени офицерский планшет, химическим карандашом пишет письмо девушке, которой обещал вернуться живым… Третий – мой отец.
Александра Ермакова мобилизовали в начале 1942 года, когда ему еще не было 18 лет, и сразу направили в действующую армию, на Западный фронт. Винтовки новобранцу не давали: подожди, пока кого-нибудь убьют. Боевое крещение он принял на Куликовом поле. Отсюда поредевшие полки стрелковой дивизии наступали на Белев и на Болхов. Воевали отчаянно – наскоро обученные, скверно обмундированные и плохо вооруженные. Умирали не только от ран, но и от мороза, усталости, недоедания. Бывали недели, когда выдавали пару сухарей в день. К весне наступление выдохлось, и армия приступила к обороне. В мае отец получает легкое ранение, лечится в госпитале, потом учится в школе младших командиров; возвращается в строй уже сержантом, командиром отделения. В августе 1942-го при контрнаступлении немцев его рота, занимавшая оборону на опушке леса перед рекой Жиздра, в результате непрерывного и неравного двухдневного боя почти полностью погибла, но не отступила. Тяжелораненый сержант Ермаков пришел в сознание в эвакогоспитале в Калуге. Лечили долго, но, слава богу, вылечили. Летом 1943 года снова отправлен на фронт – в горнило Орловско-Курской битвы. В начале осени ранен третий раз. После госпиталя направлен во Владимирское пехотное училище.
Здесь, во Владимире, он встретил девушку своей мечты, которая станет спутницей жизни. Анна Елфакова училась на ветеринара в сельхозтехникуме. Общежитие техникума и казарма военного училища располагались через улицу, – но долго глядеть друг на друга влюбленным не пришлось. Закончив училище по ускоренной программе, Александр Ермаков получил лейтенантские погоны и снова отправился на фронт, чтобы вместе с боевыми товарищами довести войну до победного конца. Он исполнил все, что обещал Аннушке – разгромил врага и вернулся живым. Они жили долго и счастливо… бедно и трудно – как все тогдашние люди, выдержавшие войну и выигравшие войну. В скором времени родили мою сестру, меня самого и моего брата — чтобы было кому жить на этой земле дальше. Жить в родной стране, не зная беды и нужды, и стараясь по мере сил, чтобы детям, внукам и правнукам жилось и того лучше. Главное, чтобы каждый имел смысл в жизни и стыд перед людьми, – а все остальное приложится…

Эта житейская заповедь, оставленная родителями, – основа моего патриотизма. И когда какое-либо начальство, большое или маленькое, вместо того, чтобы исполнять свои должностные обязанности, наставляет меня в любви к Отечеству, я прихожу в тихое бешенство. Моя память и моя совесть не подлежат административному руководству. Мой неоплатный долг перед моим отцом и его боевыми товарищами, солдатами и офицерами бессмертного полка, большей частью захороненным по обочинам долгой дороги к Победе, состоит в том, чтобы жить достойно – достойно во всех смыслах слова – так, чтобы наша жизнь оправдала их смерть.
Являясь сознательным членом общества, я испытываю внутреннее сопротивление, когда государство пытается оказывать на меня моральное давление, – ибо нравственные проблемы не входят в компетенцию власти. Вопросы совести не решаются ни социальными учреждениями, ни общественными организациями. Однако, к великому сожалению, в нашей стране патриотическая тема стала наезженной колеей общественной деятельности, содержание которой исчерпывается профанацией священной памяти.
Бюрократическое отношение к вопросам моральной ответственности порождает отчуждение патетики от прагматики: неважно, как прошло мероприятие в плане идейного воздействия – главное, чтобы все было гладко в отчете. Образцом казенного отношения к патриотической теме стала для меня забота руководства о моем отце, ветеране войны. В городе Болхове, где он прожил большую часть своей жизни, на сорокалетие Победы представители общественности от имени и по поручению власти вручили ценный подарок: трилогию Константина Симонова «Живые и мертвые» и… туристский рюкзак. Отец, человек интеллигентный, поблагодарил за внимание. И пообещал, что обязательно наденет на спину рюкзак (в который жена положит термос с чаем и пару пирожков, до коих она мастерица), когда пойдет во двор играть в домино, – к другим походам, увы, по инвалидности не способен.
Мужественно преодолевая множественные болезни, обусловленные последствиями трех ранений, отец дожил до полувекового юбилея Победы; очень хотелось дожить… Гвардии капитан Александр Ермаков, за боевые подвиги награжденный двумя орденами и тремя медалями, умер на Рождество 1996 года. Похороны были скромными, семейными – без участия общественности. Никому из руководства до его смерти не было дела, поскольку на Рождественские праздники власть, аще она от Бога, озабочена духовным просвещением народа, – а патриотическое воспитание населения начинается в феврале, согласно плану мероприятий по празднованию Дня защитника Отечества.
Общее, слишком общее…
Есть два словесных оборота, которые в патриотической риторике используются особенно часто: дань памяти и долг благодарности. Если вдуматься, в их семантике заложены разные срезы общественного сознания – ментальный и моральный. Первое идет от ума, второе от сердца. Оба риторических стандарта свидетельствуют об ответственном отношении к прошлому, но все-таки между ними есть важное различие.
Дань памяти – властная установка, согласно которой для общего блага нужно принуждать граждан к участию в общественных ритуалах, выражающих верность государственным догматам. А в финансовом плане дань памяти – особая статья, по которой можно списать средства, недостающие на балансе других программ. Даже при дефицитном бюджете, когда урезаются расходы на образование, здравоохранение и социальное обеспечение, никто не смеет возражать против выделения дополнительных средств на празднование памятных дат героической истории; в бюрократическом регламенте насущные проблемы уступают приоритет казенным мероприятиям.
Долг благодарности – вопрос совести; он не исчисляется в рублях, поскольку это неоплатный долг. Верность народа отечественной истории не выразить в ритуалах и не высказать в словах. Чем больше слов говорится в погашение долга, тем меньше цена каждому слову. Выморочный осадок патриотической риторики оседает в общественном сознании слоем мертвого ила, который забивает родники естественного чувства любви к родной земле. Сокровенный смысл священной памяти о войне лучше всего передает минута молчания.

Однако никто не собирается затыкать фонтан красноречия, источником которого является героическая тематика. Паразиты патриотизма выхолащивают смысл истории и заполняют пустоты пафосом. Великая Отечественная война для публичных авторитетов – тема поистине беспроигрышная. Вот уж где раздолье для краснобаев! В рассуждениях о подвигах, о доблести, о славе оратору обеспечена полная критическая неприкосновенность – так сказать, моральный иммунитет. Впадение в патетику выдается за сошествие благодати, – кто посмеет усомниться в праведности того, кто исполнен патриотичности? Всех речистых карьеристов общество вынуждено принимать всерьез – в силу занятой ими господствующей высоты: официальной позиции.
Особое место в спектре патриотики занимает перезахоронение останков солдат, погибших в тяжелых боях и похороненных на полях сражений. Как-то незаметно наведение порядка в системе воинских захоронений стало патриотическим трендом. Командиры поисковых отрядов, перекапывающих места боев, принимают награды за свои находки с таким видом, как будто полагают, что их труд по эксгумации останков соразмерен подвигу тех, чьи кости они откапывают из грунта – отрывают от той земли, с которой погибшие соединены смертным часом.
Может быть, я не прав, но я решительно не понимаю резоны тех, кто тревожит щупами и терзает лопатами места упокоения павших за родину. Что мы имеем в виду, когда определяем поле сражения понятием священная земля? Сакральный осадок случившегося события: прах павших, перемешавшийся с почвой. Распавшаяся плоть, растворенная круговоротом природы, стала земной перстью, а вечная память, переходящая из века в век, из рода в род, стала харизмой родной земли. И если мы уважаем свою историю, не надо разрушать классическое единство места, времени и действия, свойственное трагедии. Свято место пусто не бывает; опустошать пространство, в котором свершилось таинство смерти за родину, перенесением мощей в отведенные для поклонения места, не добавляет ни славы мертвым, ни веры живым.
Поэт Арсений Тарковский коротким и резким стихом протестует против того, чтобы сакральное превращалось в ритуальное: Кто знает щучье слово, / Чтоб из земли солдата / Не подымали снова, / Убитого когда-то?1) Инвалид войны, он имел право говорить от лица тех, кто погиб там, где он чудом выжил. Видимо, то же чувство фронтового братства, узы которого не может разорвать смерть, испытывал Константин Симонов, когда завещал развеять свой прах в поле под Могилевом, где в 1941 году, в бою с превосходящими силами противника, погибли товарищи по оружию. Повесть о жизни, написанную в духе социалистического реализма, великий советский писатель завершил эпилогом, исполненным символического смысла. Он выполнил свое особое жизненное задание и вернулся в строй – в общий ряд безымянных героев, не имущих сраму и не ищущих славы.

Вечная память о героях и жертвах великой исторической трагедии – неприкосновенный запас национального самосознания. Эта гордость с привкусом горечи, эта радость со слезами на глазах – нравственная гарантия нашей общности. Однако сакральное отношение народа к священной войне, сроднившей страну, не подлежит государственному регулированию. И тем более не дает права карьерным патриотам наращивать за счет общей памяти свой общественный статус.
В одном из лучших современных романов о войне главный герой, чудом уцелевший в катастрофе Первой мировой, на пороге смерти утверждает права мертвых в мире живых: Никаких уроков от их имени. Их история закончена. Помни их, просто помни – все эти миллионы, – ибо они были не историей, а только мужчинами, женщинами, детьми. Вспоминай их, если сможешь, с любовью.2) Пожалуй, это самое достойное исповедание веры в непрерывность истории.
Патриотическая риторика, густо замешанная на сублимированном пафосе, как правило, покрывает провалы внутренней политики, – и потому руководство стремится форматировать общественные ритуалы по государственным стандартам, заменяя в существе патриотизма благодарность благонамеренностью. В официальных торжествах, посвященных исторической памяти, государство выступает в роли отечества, присваивая себе то, что ему не положено, – право на нравственное руководство.
Чтобы в патриотическом воспитании не было расхождения между живым чувством и формальным методом, нельзя превращать долг благодарности в дань памяти. В стране победившего патриотизма все заботы государства должны быть направлены к тому, чтобы народ мог не только гордиться прошлым, но и радоваться настоящему, а паче того надеяться на будущее. Ради этого простого человеческого счастья люди гибли на войне, и наш долг перед мертвыми – обустроить свою страну таким образом, чтобы в ней хорошо было живым.

1) Арсений Тарковский «Мы шли босые, злые…».
2) Марк Хелприн «Солдат великой войны».